Обреченность

Уже несколько месяцев он скитался по лесам голодный, никому не нужный. Поезд на котором он ехал вместе с матерью разбомбили, мать наверное погибла. Отец погиб на границе. Мальчик по этом вспоминал уже без волнения. Его больше пугала приближающаяся зима. Через месяц, два выпадет снег.

— Помру я наверное.
– Думал мальчик.
– Замерзну.

Незаметно для себя он задремал. Снилось ему море, на котором он был за год до войны с родителями, шум прибоя, кричащие чайки.

Хрустнула ветка под чьим то сапогом.

Из-за кустов за ним наблюдало две пары глаз. В зарослях прятались двое. Один помоложе, с винтовкой. Другой постарше, с седой щетиной на лице и немецким автоматом за спиной. Оба были обуты в немецкие сапоги, на одном вместо гимнастерки немецкий китель мышиного цвета. Окруженцы или партизаны.

— Малец... один. Запах духмяный, грибы печет.
– Шептал тот, что помоложе, сглатывая голодную слюну.

— Вижу, что один. Давай двигаем отсюда.

— Может грибы прихватим, старшой. Вторые сутки не жрамши.

— Малец ведь тоже жрать хочет! Пошли.

— Ты иди, я портянку перемотаю. Догоню.

Мальчик открыл глаза. Вдали слышался удаляющийся хруст валежника. Грибы исчезли.

Старший с автоматом, покосился на напарника.

— Сука ты Никифоров. Ничего для тебя святого нет, ни своих, ни чужих не жалеешь.

* * *

65пятилетний генерал Шенкендорф морщился как от изжоги.

Позавчера при патрулировании участка дороги Смоленск — Могилев исчез наряд фельджандармерии в составе- фельдфебеля Шульце и унтер-офицера Мюллера. Предпринятые розыски не дали результатов. Вчера из штаба 9й танковой дивизии в управление фельджандармерии округа поступила информация о не прибывшем в пункт сбора грузовике с амуницией. Груз сопровождали пятеро военнослужащих, включая водителя, во главе с унтер-офицером Шнитке.

Взвод фельджандармерии обнаружил грузовик с расстрелянными солдатами на лесной дороге, в нескольких километрах от трассы. Груз исчез, в кузове лежали тела немецких солдат. Трупы раздеты до белья, обмундирование и документы погибших исчезли. Жители близлежащей деревни показали, что не не слышали звуков боя, что выглядит правдоподобно и объясняется сильной метелью, бушевавшей в ту ночь. На основании результатов розыска был сделан вывод: наряд фельжандармерии и группа сопровождения груза танковой дивизии стали жертвами партизан.

Все как всегда. Взрывы на железной дороге, убийства солдат и полицейских, листовки в городе.

Генерал нажал кнопку звонка, приказал возникшему в дверях адъютанту:

— Сегодняшнюю сводку происшествий мне на стол!

— Слушаюсь, господин генерал.

— Карту! Благодарю, можете быть свободны — генерал кивнул адъютанту и склонился над картой. На нее кружочками были нанесены места нападений бандитов. Их обилие показывало, что бандиты уже стали хозяевами в немецком тылу. Снятие крупных войсковых подразделений с маршрута следования на фронт и прочесывание лесов не давало никакого эффекта.

Обычно такие операции заканчивались тем, что удавалось повесить заложников или тех, на кого падало подозрение в пособничестве партизанам. Сжигались целые деревни, а партизаны ухитрившись избежать открытого столкновения просачивались через цепь облавы и уходили в только что зачищенные районы.

Генерал Шенкендорф задумался.

А что там казаки? Может быть хватит им прохлаждаться в тылу и бесконечно горланить свои казацкие песни. Пора проверить их в деле!

* * *

Долго не спали казаки, а заливисто хохотали по углам. Снова и снова кто-нибудь просил Толстухина Елиферия рассказать очередную байку.

Было ему чуть за пятьдесят. По меркам молодых казаков- дед. Его все так и звали. Серьезный был человек, обстоятельный. Много чего повидавший на своем веку. Рассказывал о гражданской войне. В своих рассказах не щадил никого. Ни белых, ни красных. Ни казаков, ни мужиков.

— В первом лагере, в Славуте, нас охраняли не немцы, а казаки. Говорили, что кубанцы. Только врали наверное. Я одного спрашиваю: «Ты чьих будешь»? А он белюки вылупил и меня вместо ответа — прикладом. День и ночь ходили вдоль проволоки с винтовками.

Елифирий улыбался горько.- Отличиться хотели. Выслужиться! Так понимаю.

— Немцы на вышках сидели. С пулеметами. Нас не стреляли. Не помню такого случая, чтобы с вышки огонь открывали. А вот казаки в нас стреляли. Будто специально выжидали. Я напраслину не наговариваю — говорю то, что видел и пережил. Подойдет, бывало, пленный к проволоке и палочкой к травинке тянется. Голодали ведь страшно! И травинке душа рада! А тут казак с вентарем: «Стрелять буду!» Пленный ему: «Стреляй! Твою мать! Все одно от голода подыхать!» А самому не верится, что выстрелит. Недавно ведь вместе, в одном окопе сидели! Бах! Глядишь и отмучился сердечный.

Другой охранника по матери: «Что ж ты делаешь, лярва?! Снова, бах! И еще один дергается в кровище.

Так что правильно старики наши говорили. Страшен не царь, страшен псарь!

Любил Елифирий рассказать и смешное. И какой бы смешной не была история, преподносилась она всегда обстоятельно и серьезно. Это только добавляло веселья.

Елифирий вопрошал:

— Вот к примеру лампасы. Что же это такое? Откуда они взялись? Кто знает?

И тут же сам отвечал.

— Во-ооот! Не знаете. Потому как, казаки вы тряпошные. Воевать научились, а ни традиций, ни истории своей не знаете. Это я не в упрек вам, хлопцы. Нет вашей вины в том, что батьков ваших постреляли и рассказать о вашей истории было некому. Так вот слухайте деда.

Толстухин устраивался поудобнее. Доставал бумагу для закрутки. К нему со всех сторон тянулись кисеты, пачки с сигаретами.

— Для казака лампас был важен...ну как крест для попа. Его нашивали казачатам на первые штаны. Все! С этого момента он уже считался казаком. Хотя и малым.

Сидят старики на бревнах, курят.

Пробегает мимо какой-нибудь казюня. От горшка два вершка. Сопли до пояса. Но в штанах с помочами. И обязательно с лампасами.

— Мать честная, царица небесная! — таращат глаза старики — никак казаки с лагерей возвернулись?!

Казачонок останавливается.

— Да это не казаки, это я Мишанька.

Старики всплескивают руками.

— А мы тебя и не признали, Михайла Григорич! Ты в штанах с лампасами, ну прямо взаправдашний казак!

— Как взлослый? — спрашивает Михайла Григорич.

— Как взрослый, - подтверждают старики.
– Ты отцу передай пусть, тебе коня готовит. Пора на цареву службу собираться.

Вот потому то большевики и бесились, когда на казаках лампасы видели. Знали, что воин перед ними. Потому за ношение лампасов, также как и за ношение погон, фуражек и за слово казак —стреляли на месте.