Обреченность

— Ты хочешь свалить меня и занять мое место... в бога, в креста!.. но тебе не удастся. Ты ответишь за все!

Их оттащили друг от друга и развели в разные стороны. Походный атаман оттолкнув Доманова, пошел домой. Всем стало ясно, что конфликт зашел слишком далеко.

* * *

Усиленный казачий батальон проводил регулярные рейдовые операции против партизан на территории Смоленской, Витебской и Могилевской областей, действуя в составе немецких охранных дивизий.

Подразделения Кононова находились в армейском резерве, выполняя задачи разведывательной службы или бросались на те участки, где была угроза прорыва.

С октября 1942 года 102й батальон был преобразован в 600й казачий дивизион, состоящий из трех конных эскадронов, трех пластунских, одной пулеметной роты и двух батарей. Почти до конца 1942 года казачий дивизион в основном обеспечивал охрану железнодорожных коммуникаций по ветке Витебск — Полоцк и Борисов — Орша.

Один из командиров эскадронов рассказывал Кононову:

— Прибежала на днях ко мне бабочка из села, кричит, ваши все пограбили! Дети без куска хлеба остались! Спрашиваю:

— Какие такие наши?

— Да казаки!

Поскакали в деревню. Выяснили, что изголодавшиеся в лесу окруженцы под казаков работают.

Но на всякий случай я конечно еще своих предупредил, чтобы мирное населении трогать даже в мыслях не держали!

А однажды заскочили верхи в село, а там амбар с пособниками партизан догорает. Мы к деревенским с расспросами, а они от нас в разные стороны разбегаются. По деревне вой стоит, крики, слезы. Местные кричат: «Ваши казаки потешились. Только что ушли из села».

— Мы на коней и в догон. И хоть больше смерти боялись они погони, но достали мы их и порубали. Оказалось заброшенные парашютисты НКВДешные, но в в настоящей казачьей форме. А командиром у них — русский…

* * *

Дивизион Кононова был на особом счету у немецкого командования, считаясь одним из самых боеспособных подразделений среди «восточных частей» и неоднократно отмечался в приказах и сводках высшего командования Вермахта.

Располагался он в селе Круча, Круглянского района Могилевской области.

Штаб дивизиона находился в центре села, в крепком деревянном пятистенке под железной крышей. Над выкрашенным крыльцом висела выструганная доска. Сквозь замазанные сажей буквы читалась надпись «Правление колхоза имени товарища Ворошилова».

Казармой служила бывшая школа. В коридоре и классах пахло пылью, мелом и табаком. Казаки вытащили из шкафов и столов книги, журналы, ученические тетради. Висевший в кабинете директора портрет Сталина расстреляли и бросили в угол. Там же валялся и портрет Льва Толстого.

Муренцов поднял его. Бережно поставил на тумбочку рядом со своей кроватью.

— Это хто такой бородатый будить, Сергеич? Карла- марла?

— Да нет. Русский офицер. За Россию воевал, также как и мы.

— А-ааа! Тада ладно.

По вечерам свободные от службы казаки собирались на крыльце школы. Здесь же крутились местные мальчишки. Приходили женщины, из тех, кто побойчее.

Иногда свободные от службы казаки устраивали концерт. Оркестр состоял из немецкого аккордеона и гармошки. Иногда и Муренцов брал в руки гитару. Казаки просили его:

— Давай офицерскую, Сергеич.

Муренцов мягко, осторожно трогал струны. Запевал:

Я увидел его сквозь прицел трехлинейки,

Но не стал нажимать на курок.

Не стрелять же в того, кто спасал вас от смерти,

И сегодня я отдал должок.

Казаки подсаживались ближе, закуривали.

На германской войне

Братство было в цене

Дни летели в кровавом галопе.

Бывший штабс-капитан,

Почему же Вы там?!

Почему Вы не в нашем окопе?

Гитара плакала и рыдала. Муренцов пел и спрашивал.

Нас октябрь разметал, как жемчужные бусы.

Оборвавши истории нить.

Бывший штабс-капитан, Вы же не были трусом!

Что ж заставило Вас изменить?

Вместе с красной ордой Вы-могильщик державы,

Почему Вы среди воронья?

Под кровавой звездой нет ни чести ни славы.

Но господь Вам судья, а не я.

Затихали последние аккорды, оцепеневшие казаки и местные жители долго молчали вздыхая, не желая освобождаться от волшебства гитарных струн и пронизывающего душу голоса.

Муренцов долго смотрел вдаль. В памяти вставал запах степной пыли, тротила, горелого мяса и гари.

— Сколько? - спрашивал он сам себя.
– Сколько это будет еще продолжаться? Кровь... Война... Слезы. И есть ли во всем этом хоть какой-нибудь смысл?

* * *

Ночь прошла спокойно, без стрельбы и тревоги. Утро выдалось тихим, воздух был влажен и прохладен. Расстилался волнами молочный туман. Поскрипывали суставами старые березы. По унавоженной улице казаки вели к озеру лошадей.

К крыльцу подошла старуха. Нерешительно потопталась на месте, отошла.

Часовой, скрытый кустами, лениво окликнул.

— Чего тебе старая?

Старуха испуганно завертела головой в платке, пытаясь понять, откуда доносится голос.

— Атамана вашего самого главного, который с усами.

— Не могу мать. Он занят.

На деревянное крыльцо из плохо оструганных щелястых досок, брякнув щеколдой вышел ординарец Кононова.

— Чего тут у вас?

— Да вот, старая, к батьке просится.

— Ты по какому вопросу мать?.. А-ааа! Казенному?
– ординарец усмехнулся.
– Ну тогда проходи.

Войдя в избу старуха стала креститься на передний угол.

— Здравствуйте, крещены которы. Здорово живете.

Кононов пригладил усы.