Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

– И вечер... солнце уж зашло... Так ты находишь, что усталость заметна?..

– А это?
– присмотрелся отец к переднему плану.
– Ого, какие глазища страшные!.. И лапы?.. Это что?.. Лапы?.. Это - зверь?..

– Вроде... Как раз только что я его хотел показать лучше...

– Помешал я, значит?.. Эх!..
– и старик слегка дотронулся до плеча сына.

– Ну вот, помешал!.. Я хотел немного еще его показать... А много нельзя: ведь оно в сильной тени от этих развалин... Оно - в своем логовище... Значит, усталость все-таки заметна?.. Я так и хотел... А пейзаж у меня произвольный... В Калабрии я не был... Кактусы разве есть в Калабрии?.. Я их срисовал с какой-то фотографии, потом, может быть, смажу... "Сейчас они отдохнут", - так думаю назвать...

– Ага!.. Отдохнут?.. Потому что...

– Потому что о н о ждет их и сейчас бросится...

– Кто же это о н о?.. Зверь?.. Тигр?.. Лев, что ли?..

– Да... Вообще... Страшный какой-то конец их жизни... Все устало очень: люди, осел, небо... и вся эта вообще пустыня с кактусами... Но о н о - нет! Оно, напротив, полно силы... Оно ждет их... и дождется... Вот что, собственно, я хочу... Полно силы и голодно... Очень голодно... Показывать его ясно я не хочу... Вот только это (он показал шпателем) концы лап и глаза на морде... Но очертаний морды не должно быть... А прыжок оно сделает через две-три минуты, когда они подвинутся.

– Ага!.. Но лапы все-таки охра?

– Нет, они должны быть темнее... Это я хотел замазать сейчас.

– Ага... Ну да... Половина пока еще работы... А половину работы дуракам не показывают... А это что?

– Это - "Жердочка"... Сначала я называл "Узкая тропа", теперь зову "Жердочка"... Что еще уже жердочки?.. Канат?

Картина была на подрамнике и просто прислонена к стене. Какая-то погоня загнала двоих - мужчину спереди и женщину сзади - на бревно, перекинутое через горный поток... Но хлещет дождь, бревно скользкое, и вот падает мужчина, - поскользнулся и падает навзничь, и не удержится, упадет сейчас, и будет унесена потоком и разбита о камни женщина: это видно по лицу ее, что сейчас упадет и она... Сзади же горы, и две лошадиные головы в дожде - черная и белая: погоня.

– Гм... "Жердочка"... Да... Экспрессия есть!.. Вот как - а?.. И воздух... и скалы даны... Это - Абруццо?

– Вроде этого, - пророкотал Ваня.

– Коротка рука тут, - показал на падающего отец.

– Ракурс!.. Так, - показал на своей руке сын.

– На полвершка короче, чем надо... А дождь хорош... И холодно... Осень?.. Ноябрь?.. Который час?

– Двенадцать, кажется.
– Ваня достал часы из кармана: - Первого двадцать минут.

– Нет, я о картине твоей... На скалах этих, хоть они и в дожде, часа три дня, а на шали женщины - часа четыре... пять даже... Но-о... Экспрессия есть... экспрессия есть! И сюжет трудный... А это?

– Это "Фазанник".

– Ска-жи-те!
– протянул старик искренне перед новой картиной, повешенной на стене наклонно.
– Занятно!.. И понятно, да... За-нят-ный мотив!.. Это - электрический фонарик у него в руке?

Картина была больше других, - аршина полтора на два, высота меньше длины. Кок в белом, вошедший ночью в фазаний садок, был дан безголовым: верхний край картины оставлял ему только нижнюю часть шеи. Очень дюжая спина смотрела на зрителя, и отчетлив был длинный кухонный нож в черной кожаной ножне, прицепленной к фартуку сбоку.

Освещенные снопом света, испуганно глядели фазаны, золотистые и серебристые, сидящие рядком на нашесте... Разбуженные от сна, одни подняли головы, другие протянули шеи вперед, и к одной из этих птиц, самой красивой и важной, тянется широкая рука повара.

– Ага!.. Вот как!.. Значит, смерть в белом!.. С ножом вместо косы... Сюжет - да!.. И хорошо, что ночь... Так большей частью и бывает: сначала наступает ночь, а потом, ночью, приходит смерть... Я, конечно, от удара помру и непременно ночью.

И несколько нараспев, несколько неожиданно для Вани прочитал вдруг старое чье-то шершавое четверостишие:

Что наша жизнь?
– свеча:

Живешь пока живется,

Приходит смерть, махнет косой с плеча,

Огонь потух, - одно лишь сало остается!

– Фазанчики, конечно, жирные, да... Корм-леные фазанчики... Но тема у тебя везде одна и та же... А это?
– заметил он еще панно на другой стене.
– Бурно!.. Очень бурно!.. Ог-го!.. Очень эффектный прибой!.. И даже... Это что, - дома летят в море?

– Это под впечатлением... ты помнишь, - землетрясение в Мессине? Когда Мессина провалилась в море... читал?

– Ага?.. Так это - Мессина?

– Вроде...

– А не зелена вода?.. Тра-гич-но!.. Нет, это - трагично!.. Не зря, значит, я к тебе пришел!.. Дома сейчас скроются!.. Трагично!.. Нет, вода почти хороша, - но только... выше надо! Еще выше!.. На аршин выше!.. Давать так давать!.. А здесь внизу - асфальт!.. Грудами!.. Теперь не любят асфальта... Отставная краска!.. Однако к этой гамме тонов только он идет асфальт!

Волнообразно пробуравил перед собою рукою с большой энергией, взмахнул ею над картиной и добавил:

– На аршин выше!

И тут же:

– А-а!.. Раз-бой-ница!.. Бук-вально, головорез!.. Боевая!.. Да... Скучаешь по ней?

Это он быстро повернул подрамник с холстом в углу за корзиной и увидел на нем портрет Эммы в трико на трапеции.

– Пока не скучаю, - рокотнул Ваня.

– Головорез!.. Да... Ну так что же? Посидеть с полчаса?.. Полчаса времени есть... Холст найдется?.. Углем успеешь?.. Где сесть?.. Разве сюда вот, к окну?.. Сяду к окну!

Был в прошлом Вани один очень памятный день в начале августа восемь лет назад.

Тогда в Черниговской губернии на Сейме жили они с отцом лето в одном стародворянском имении; там был конский завод, известный на всю Россию, а отец как раз увлекался тогда картиной "Скачки" и с породистых холеных тренированных красавцев-орловцев писал этюд за этюдом.

Он помнил: в этот день он купался в Сейме, который именно здесь, на излучине, имел очень быстрое течение, и весело было на спор с двумя однолетками - сыновьями хозяина, правоведами, переплывать реку напрямки, чтобы не уступить быстрой воде.

Но вот один из конюхов, заика и косой - Аким Сорока, прибежал за ними: мужики начали громить соседнюю усадьбу генерала Сухозанета и вот-вот должны были перекинуться к ним, и уже послано за помощью в город, и уж приготовился бежать хозяин.

– Кы-кы-к-к-кабрильет зап-рягли, бы-бы-б-бегунки зап-ряглы... Ды-ды-д-две пары в д-д-дышлах... линейками!..

Потный, красный, заранее испуганный Сорока, сорокалетний, черный, в плисовой жилетке, в желтой рубахе, все хлопал себя жалостно по бедрам руками и советовал им табуном гнать лошадей к городу, иначе пропадет вся конюшня.