Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

– Может, так, - сказал равнодушно.

– Так ли, не так, - все одно, - буду парус ставить.

В фуражке приплюснутой, маслянистой, с жилками синими и багровыми на скуластом лице, добротном, но с недобрыми запавшими глазами, Афанасий развернул парус, натянул его, и он сразу захлопал, ловя низовку, как утка крылом; Макар сидел напыженно, мешая матросу крепить парус, и тот прикрикнул на него:

– Черт лесовой!.. Именинник ты, что ли?.. Подвинься! Тебе говорю!

– Говорить - говори, а ругаться оставь!
– отозвался надменно Макар, но Афанасий поглядел на него еще злее.

– Тут тебе не земля!.. Это тебе море, - понял?.. А я тут у себя на ялике все одно что капитан... На берег выйдем, судись со мной, а в море обязан ты меня слушать!

Ветер влег в парус до отказа, и вплоть до поворота берега, до того мыса, за которым скрывался уже городок, ялик, покачиваясь, кряхтя, разбивая барашки волн в мелкие брызги, бежал с веселящею даже Федора быстротою, и Афанасий, налегая на корме на руль, несколько отошел и бросил ему отрывисто:

– Водку взял?

– Откуда?

– Из лавки.

– Зачем?
– удивился Федор.

– Неужто не взял?.. Очень глупо сделал.

Перевел спрашивающий взгляд на Макара и презрительно сплюнул в хлюпающую у бортов воду:

– Ку-упцы!

Несколько раз потом, отрываясь от воды запавшими глазами, взглядывал он то на Федора, то на Макара зло и презрительно.

Как все в городе, он знал, что когда-то братья были ровни между собою и с ним, но теперь, когда разбогател Федор, было зло на него, что разбогател, и зло на Макара, что стережет он братнино добро, как цепной пес. И с той беззастенчивостью, с какою принято смеяться над чужою глупостью в народе, подмигивая Федору, спросил Макара:

– Проверять свое хозяйство едешь?.. Надо, надо!.. В отделку там без тебя ребята разбаловались!

Макар, покосившись на него (он сидел отвернувшись), отозвался:

– Ты себе свое дело смотри!

А Федор спросил:

– Ты, Афанасий, туда часом не заезжал?.. Как там?

Афанасий подумал и сказал, смотря на Макара:

– Неделю назад там был. Рожнов твой известку сюда пригонял, а туда харч возил.

Кроме каменоломни, дававшей красный гранит, ценимый выше синего, там была у Федора известковая печь, что особенно привлекало Кариянопуло.

– Что же ты мне не сказал?
– обернулся Федор к Макару.

– Об чем это не сказал?

– Что Рожнов приезжал...

– Вот новость какая: Рожнов!.. Рожнов за делом приезжал, а вот ты зачем это едешь?

Макар сидел сзади Федора, ближе к носу ялика, а Федор на другой скамейке, ближе к корме, и Макар - повернувшись лицом к Афанасию, а Федор боком к нему, и ему удобно было взглядывать то на брата, то на матроса.

– Я-то еду знаю зачем, а вот ты - это вопрос мудреный.

– А он, чтобы не отстать, - живо подхватил матрос, - молодые работают, а старички подсобляй!.. Тоже "зачем"!.. Он свово упустить не должен.

Всем в городке, кто бывал в рыбацком ресторане "Отрада", жаловался на брата Макар, и матрос знал весь его спор с Федором, и теперь всячески хотел стравить братьев на брань, чтобы не скучно было ехать без водки.

Макар, понявши в нем союзника, через голову Федора бросил ему:

– Не упущу, небось!.. Я своему труду цену знаю!..

– Поговори вот с дураком!
– вздохнул Федор.
– Сказано: пьяница проспится, а дурак никогда.

– Не дураче тебя, нет!
– погрозил ему пальцем Макар и челюстью ляскнул, а Афанасий одобрительно улыбался ему и подмигивал, довольный.

Качало сильно, и ялик то зарывался носом, то взлетал, но все трое не страдали от качки, только холодно было на воде, и Федор, засовывая руки поглубже в боковые карманы меховой серой куртки, говорил спокойно:

– Не дураче, так дураком и не выставляйся... А имеешь если ко мне претензию, - иди да судись.

– А ты думаешь, суда на тебя не найду?
– крикнул Макар.
– Найду, небось!.. Как в суде ничего не добьюсь, ты его можешь, конечно, деньгами засыпать, я подожду, когда другой суд будет...

– На том свете, что ли? Никакого тебе другого не будет, кроме, как всем.

Но Макар отозвался уверенно:

– Люди, которые знающие, говорили ясно: будет!.. Очень даже скоро это будет: обчая правда!.. Для всех, - понял?
– каким даже и в суд дороги нет, - не пущает продажная шваль разная, - и все законы тогда к собачьей матери полетят... По новым законам тогда судить будут, - вот как будет тогда...

И, повысив голос, так как мешала хлюпавшая волна и трепет паруса, закончил торжественно, как вчера:

– И отымется у Федора и отдастся Макару!

Небо к морю ближе, чем к земле, и только его одно признает море.

Теперь море было в белых барашках, а на небо всползало из-за береговых гор круглое, изголуба-белое, плотное, холодное облако: как будто перегнулся и заглянул тот самый край его, который зацепился за отрог Чатырдага.

– Гляди, купцы!
– указал на него Афанасий как раз после торжественных слов Макара.
– Это спасибо скажите, что нам теперь угол резать, - пустяк езды, а то бы я к берегу повернул.

Федор глянул, куда указал матрос, и тут же отвернулся: он знал, что сейчас же за поворотом видна была деревня Куру-Узень, и если так будет идти ялик, как он шел, - через четверть часа придут к каменоломням, до которых едва ли и через три часа доберется грек. А Макар даже и не поглядел: облако было сзади его, и зачем было трудиться поворачивать к нему голову, когда не с облаками у него спор, а с братом, который вот он голова против головы. И он играл желваками и глядел на него победно. Рук он не прятал от холода, как брат, и они, чугунно-синие и такие же твердые, как новолитный чугун, привычно сжатые в кулаки, лежали на раздвинутых коленях.

Обогнули мыс - видна стала деревня Куру-Узень, и скрылся сзади город. Надо было перекрепить парус.

– Эй, старички, подсобляй!..
– крикнул матрос братьям.
– Сейчас дома будем!.. Бери конец, - тот конец, - непонятный черт!.. Подпыривай!.. Подпыривай под парус, тебе говорю!.. Ма-кар!.. Вот черт, недоделок!.. Федор Петров!..

Федор, лучше Макара знавший, что надо делать с парусом и канатом, скоро и быстро, как этого требует море, помог матросу, и, взявши снова руль, матрос закивал, глядя презрительно на Макара: