Обретение Родины

Эмилю Анталу превосходно было известно, что подполковник генерального штаба Кальман Кери — большеротый, как сом, наодеколоненный начальник армейского отдела контрразведки, дальний родственник и верный приверженец регента Хорти, — хотя и явно придерживался пронемецкой ориентации, но был противником нилашистов. Кери всюду стремился унюхать предательство и подкоп под непоколебимый авторитет высокой персоны регента. Плохо приходилось тому, кого он брал под подозрение.

Тем не менее Антал не переставал в открытую, во всеуслышание объявлять себя единомышленником Салаши. По всей вероятности, лейтенант проявлял столь поразительную храбрость, всецело полагаясь на заверения генерал-полковника Миклоша, сказавшего в свое время его мамаше:

— Даю слово, мадам, позаботиться о вашем сыне. После захвата Москвы обещаю доставить его домой целым и невредимым. К тому времени у молодого героя скопится столько наград, что они едва уместятся на его груди…

Вполне возможно, что, строя планы на будущее, Эмиль Антал-младший совершенно сознательно желал быть заподозренным в симпатиях к нилашистам. Когда один из его сослуживцев, старший лейтенант, предупредил его однажды: «Не мешало бы вам, лейтенант, чуточку попридержать свой язычок», — Эмиль на это только усмехнулся и ответил:

— Что может со мной случиться, господин старший лейтенант? Мой папенька — гусарский капитан запаса, крупный помещик, правительственный обер-советник. А если даже что и произойдет… Само будущее, сама история подтвердят мою правоту! Будущее за Салаши…

В марте 1942 года Бела Миклош-Дальноки отбыл в Будапешт для личного доклада регенту Хорти о положении на фронте. Не успел специальный поезд генерал-полковника пройти и половины пути, а вездесущий Кальман Кери уже арестовал лейтенанта Эмиля Антала-младшего.

Он допрашивал дрожавшего от страха молодого человека самолично и предъявил ему обвинение отнюдь не в принадлежности к нилашистам, а в еврейском происхождении, которое тот якобы скрыл. Обвинял подполковник не голословно, у него имелись на руках доказательства.

Кери продемонстрировал трепещущему Анталу копию свидетельства о рождении его матери Амалии, урожденной Лангфельдер. Мать горячо сочувствовавшего венгерским нилашистам лейтенанта Эмиля Антала оказалась ни больше ни меньше, как единственной дочерью и наследницей некоего крупного еврейского суконщика Марка Лангфельдера, одного из столпов будапештской еврейской общины. В распоряжении Кери очутились также документы и о том, что так называемое «фамильное» имение семьи Анталов было куплено Марком Лангфельдером у обанкротившегося австрийского биржевика.

Специальный поезд генерала Миклоша едва достиг Будапешта, а Эмиля Антала уже успели разжаловать в рядовые и отчислить в рабочий батальон, направлявшийся на Восток. Подполковник Кери не преминул позаботиться даже о том, чтобы соответствующим образом отрекомендовать бывшего лейтенанта его новому начальнику, командиру рабочего батальона.

Будучи лейтенантом, Эмиль Антал-младший проявил себя весьма неразумным и взбалмошным, отчаянно легкомысленным юношей. Главным источником этих его качеств была, по всей вероятности, роскошная офицерская форма и чертовски удачливая карьера. Но едва сняли с него офицерский мундир, как он мгновенно поумнел.

Фамильное поместье в две тысячи семьсот девяносто шесть хольдов помогает человеку переносить выпавшую ему судьбу, если даже в злобности своей она загнала его в штрафной батальон. В конце концов оказалось, что и сам Антал-младший далеко не дурак и что достаточно башковит его новый начальник — деловой и смекалистый командир батальона, сумевший за несколько недель туго набить себе карманы, не прибегая к откровенному грабежу и насилию.

Получая очередной отпуск на родину, молодчики из конвойных рабочего батальона регулярно наведывались в родовое имение Анталов. Вот уж где на собственном опыте познали они, что такое настоящее венгерское гостеприимство, въявь ощутили, какой щедрой может быть истинная барыня-мадьярка! Мать Эмиля не жалела денег для дорогих друзей единственного, бесценного сыночка. «Дорогими друзьями» единственного сына Амалия Антал называла фашистских громил.

Таким нехитрым способом Эмилю удалось сделаться почти неприкосновенным для садистов-конвойных, а следовательно, и отвести непосредственную угрозу для жизни. Тогда он стал спасать свою благородную душу. Бывший лейтенант — и вдруг штрафник!.. Это вызывало в нем душевную боль. Дабы ее смягчить, Эмиль принялся распространять слух, будто разжаловали его единственно по той причине, что он сугубо убежденный нилашист, доверенный человек самого Салаши, и даже супругу Хорти не побоялся назвать с издевкой Ревеккой.

Верят ему или нет, мало интересовало Антала. Гораздо важней было то, что он сам весьма скоро уверовал, будто, во-первых, действительно является мучеником, принявшим кару за участие в нилашистском движении, а во-вторых, и впрямь состоит в числе ближайших друзей Салаши и потому, когда придут к власти нилашисты — а этот момент совсем не за горами, — его ждет блестящая курьера.

В плен Эмиль попал вместе с Дюлой Пастором, Мартоном Ковачем и Шебештьеном, причем как раз в тот самый день, когда его заботливой мамаше всеми правдами и неправдами удалось наконец выхлопотать в Будапеште приказ об отзыве бывшего лейтенанта, ныне штрафника, в Венгрию и о его демобилизации. Антал-младший ничего об этом не знал. Да если бы и знал, теперь решение его судьбы там, в Будапеште, потеряло всякое значение — он уже мерз в Давыдовке! И помочь ему согреться уже не могли никакие фамильные поместья в комитате Фейер…

Еще в Давыдовке Эмиль Антал написал ходатайство к Советскому правительству, доводя до его сведения, какая его, Антала, постигла вопиющая несправедливость в венгерской армии, и просил признать за ним его офицерский чин. Письмо это, написанное на коричневой оберточной бумаге чернильным карандашом, Эмиль передал советскому лейтенанту Владимиру Олднеру. Ответа на это послание он так и не получил.

Когда его перевели в тамбовский распределительный лагерь, Антал снова настрочил письмо, причем более развернутое, и представил его уже местному начальству. К просьбе признать его звание он теперь присовокупил предложение своих услуг Советскому правительству. На это заявление также не последовало ответа.

Эмиль Антал-младший был высокий, стройный молодой человек с каштановой шевелюрой. Так как в лагере платье его окончательно обветшало, он пытался занять у кого-нибудь из лагерников более приличную одежду — разумеется, под залог своего имущества там, дома. Он мечтал о прославленных пештских актрисах, опереточных дивах и пуще всего заботился о том, чтобы содержать в образцовом порядке свои ногти.

С людьми, в которых он нуждался, Эмиль говорил так, словно всю жизнь был с ними на короткой ноге. Вот и сейчас, явившись в сопровождении Ритока к начальнику лагеря, он на приличном немецком языке и самым панибратским тоном сообщил, что он явился сюда вместе с Ритоком в качестве представителя от большинства находящихся в лагере венгерских военнопленных.

— Чего же вы хотите? — спросил Филиппов тоже по-немецки.

— Мы пришли договориться относительно формирования новой венгерской армии, — самодовольно заявил Антал.

— Не понимаю, — удивился Филиппов.

— Наши однолагерники, господин майор, только что вручили вам заявление военнопленных, в котором предлагается создать новую венгерскую армию. Но они действовали от лица меньшинства. Мы же считаем своим долгом и — более того — уполномочены сообщить вам, что, во-первых, упомянутое меньшинство не вправе говорить от лица всех гонведов, а во-вторых, что и мы, большинство, также являемся сторонниками создания венгерской армии. Исходя из этого я по поручению большинства военнопленных выработал принципы создания такой армии, на основе которых…