Обретение Родины

Не глядя, куда и на кого ступает, он прямиком направился в тот угол, где, как заранее приметил, спал Золтан Кишш. Осветив карманным фонариком спящего, он выпустил ему в затылок одну за другой две пули, после чего наклонился над ним, проверяя, есть ли надобность в третьей. Но тут обнаружилось, что произошла ошибка: вместо Золтана Кишша конвоир застрелил совсем другого штрафника. В сарае поднялся переполох. Все повскакали с мест — кто кричал, кто плакал, кто молился. Кишш стоял рядом с Мюллером, даже не пытаясь скрыться. Он стоял с сухими глазами и, швырнув в лицо конвоиру: «Убийца!» — занес над ним кулак.

Мюллеру не доставило большого труда исправить свою ошибку. Теперь перед ним был настоящий Золтан Кишш, и он без малейшего раздумья выстрелил в него два раза.

Третьего выстрела не понадобилось.

— Извольте дрыхнуть! — рявкнул на штрафников Мюллер. — Довольно выть и орать! Сию же минуту ложитесь! Чтобы в два счета все спали!

— Вот видишь! — обратился он к своему напарнику, ожидавшему в дверях сарая. — Если бы можно было делать проделать такую штуку со всей этой шатией, нам ничто не мешало бы уже завтра отправиться домой. Не будь наш старший лейтенант такой тряпкой… Поручили бы это дело мне!

Золтан Кишш еще за несколько дней твердо знал, что приговорен к смерти. Однажды ночью он передал Фалушу бережно хранимый лоскуток холста и устно проинструктировал его. Фалуш хотел записать слова друга, но Кишш этого не разрешил. Пришлось Ене заучить его напутствие наизусть — слово в слово.

— Если товарищи станут обо мне спрашивать, скажи, что уроков в сегедской тюрьме я не забыл… Да помяни им еще… Дома у меня осталась вдова и двое сирот ребятишек… Не забудь их адрес. Не записывай, запомни так.

Фалуш повиновался.

Спустя десять дней после гибели Кишша число солдат штрафной роты сократилось до семидесяти двух человек. Гитлеровские войска непрерывно отступали, русские преследовали их по пятам. Фалуш рассчитал, что стоит ему отстать от своей роты, спрятаться в подвале какого-нибудь разрушенного дома или в воронке от снаряда, и через несколько часов он уже будет в русском плену. Расчет, казалось, был безошибочным, однако на деле все получилось иначе.

Ему и еще трем товарищам действительно удалось бежать. Они укрылись в воронке от снаряда, на дне которой стояла желтая вонючая жижа.

— Часок-другой как-нибудь продержимся, — подбадривал Фалуш остальных.

Но как раз через два часа после их бегства из штрафной роты отступавшие войска неожиданно остановились. Встали и русские части. Четверо беглецов оказались на ничейной земле, а над самой их головой разыгралась ожесточенная артиллерийская дуэль.

Два дня и три ночи просидели беглецы в своей зловонной воронке без всякой пищи. Безжалостно лил дождь. Русские перешли в наступление лишь на утро третьих суток. Тогда-то наконец Фалуш с друзьями и попал в плен.

Захватившему их подразделению было некогда возиться с пленными. Приземистый, совсем еще юный сержант украинец жестами кое-как объяснил им, где расположен сборный пункт военнопленных, дал каждому по краюхе хлеба и по сигарете и дружелюбно распрощался с ними за руку, пробормотав что-то в напутствие.

Двое суток отыскивали четыре венгра лагерь для военнопленных. В пути Фалуш стер себе ногу и хромал. Только на третий день под самый вечер, пришли они наконец в лагерь, где Фалуш и встретился с майором Балинтом.

И вот теперь он едет куда-то, держа в кармане полученное от Кишша письмо на холсте, и мысленно повторяет последнее напутствие погибшего друга.

Машина остановилась. Проверка документов.

— Приехали!

Дом, перед которым они остановились, напоминал виллу. На метр от земли стены его были сложены из камня, а дальше шли горизонтально пригнанные друг к другу широкие дубовые бревна. Железная крыша, выкрашенная под цвет травы, несколько выдавалась вперед.

Виллу со всех сторон окружали дубы. Они высоко вздымали над ней свои верхушки, шатром раскинув над ее кровлей могучие густо-зеленые ветви. Заметить сверху, с самолета, что тут стоит дом и обитают люди, были невозможно.

— Приехали! Вылезайте, товарищ Фалуш!

Начальник охраны, видимо, уже поджидал Балинта и его спутника. Фалуш, которого долгая тряская дорога утомила больше, чем если бы это был суточный пеший переход, передвигался с трудом.

Несколько минут пришлось подождать в приемной. В низкой комнате без окон горели две лампы, кидая вокруг скудный свет. Одна, в матовом стеклянном колпаке, свисала с потолка, другая, под зеленым фарфоровым абажуром, стояла на письменном столе. За столом сидел тщательно выбритый молодой генерал и делал пометки на густо исписанных листах бумаги, вероятно донесениях.

Генерал молча пожал руку сначала Балинту, потом Фалушу. Он несколько задержал взгляд на Фалуше, оглядел его с ног до головы и вновь пожал ему руку. Затем снова сел за работу.

Какой-то длинноусый капитан угостил новоприбывших водкой, колбасой, хлебом, чаем и сигаретами. Балинту не хотелось есть, а Фалуш как припал к еде, так и не мог от нее оторваться. Перед отъездом из лагеря он поел холодных мясных консервов, в дороге тоже трижды закусывал, но, несмотря на это, все-таки чувствовал себя голодным.

Незажженная электрическая лампочка на столе дежурного генерала внезапно вспыхнула ярко-красным огоньком. Генерал встал и отворил низкую узкую дверь, почти сливавшуюся с темно-коричневой дубовой отделкой стены. Уходя, он прикрыл ее за собой.

Через несколько секунд дверь снова отворилась. Генерал подошел к Балинту и вполголоса что-то сказал ему. Лысый майор приосанился, оправил гимнастерку, инстинктивным движением туже затянул ремень.

Фалуш проглотил огромный кусок, одним духом допил кружку чая и спросил:

— К кому мы идем, товарищ майор?

В эту минуту отворилась едва различимая на фоне стены дубовая дверь.

Из нее вышел саженного роста человек с гладковыбритым смуглым лицом. На его широких плечах была накинута черная бурка. Из-под бурки выглядывали только носки начищенных до блеска сапог.

Глаза вошедшего с удивлением остановились на Фалуше, который, казалось, даже зашатался от волнения.

— Что случилось с венгерским товарищем, Балинт? — спросил он глубоким, несколько хрипловатым голосом.