Обрученная со смертью

— Что-то в этом роде. — усталая улыбка коснулась губ Астона, выдавая лёгкую горечь вынужденного согласия, по большей части ироничногo. И, как ни странно, именно к нему жгучей неприязни я так и не испытала. К его сoбратьям, к тем, да, и ещё какую! вот к нему, хоть убейте, никак. При чём до слёз и стиснутых до боли зубов.

— тот твой приход в роддом? С чего вдруг тебе приспичило со мной знакомиться? Ну, узнал, что это я, ну хлебнул моей пуповинной крови, а смотрины зачем устраивать?

— Чтобы исправить последствия от родовых травм. Здоровый донор не менее ценен, чем его наследственная кровь. Заодно установил в твоей семье необходимую защиту, и с сознанием твоих родителей немного поработал.

— моя старшая сестра и мама с папой? Как так получилось, что только я вышла такая особенная?

— Как и всё в природе. Каждый живой организм по-своему уникален, но кто-то более, кто-то менее, а эволюционные сдвиги и «отклонения» так и вовсe не бросаются в глаза, в конечном счёте ассимилируясь в будущих поколениях вообще без каких-либо существенных изменений и ярко-выраженных проявлений. Кто-тo асcимилируется, у кого-то выпадает нужная комбинация при соединении нужных составляющих в правильной последовательности через энное количество поколений — всё как в лотерее. Поэтому, единственная возможность как-то вас выявить — благодаря лишь использованию генетического анализа крови. Даже твоя наследственность может не передаться напрямую твоим детям, зато по истечении некоторого времени выявиться сразу в нескольких потомках в разных уголках вашей страны, если только они не будут все сидеть на одном месте в одном городе.

— Только при любом раскладе, моим потомкам этого не светит. Поскольку вы не даёте таким, как я, плодиться и размножаться.

— Когда-то вам дали такую возможность, приходится разгребаться с последствиями по сей день. сейчас, при вышедшей слегка из-под контроля рождаемости людей, так и подавно.

— В общем… как ни крути, я в большой жопе со всех сторон.

Что и требовалось доказать. Вывод, по сути, не утешительный, да я и не надеялась на что-то анестезирующее и облегчающее мою незавидную участь. Астон, правда, пытался меня уберечь, но, как выявилось, не такая я уж и иголка в стогу сена. И ведь ничего даже не предпримешь — ни вен не перережешь, ни наглотаешься чего-нибудь токсического в больших дозах. Уж кто-кто, а эти уникумы могли и мёртвого на ноги поднять за считанные минуты.

При чём злиться на него вообще не могу, вот что страшное. Смотрю в его чуть очеловеченное едва заметными эмоциями лицо, а у самой сердце кровью обливается. И броситься к нему на грудь, гордыня не позволяет и выпросить хоть капельку пощады — в особенности. Здесь не его территория, и не он заказывает музыку. Не важно, какими меня притапливает к нему чувствами — все они жёстко под табу, с обеих сторон. Такие союзы противоестественны и аморальны и никогда ни к чему хорошему не приведут.

Только как об этом скажешь сердцу или что там на самом деле заставляет его с таким надрывом биться каждый раз, когда я смотрю Адарту в лицо, вспоминая о сумасшедших часах наших недетских откровений? И разве ж только сердце. И под сердцем тем более, и в каждой клеточке тела особенно — то холодеющее вместе с конечностями, то немеющее сладким покалыванием по спине, позвонкам и ладоням с кончиками пальцев… то сжимающееся в болезненных спазмах на уровне диафрагмы и желудка. А после накрывающее удушливым жаром, от которого слепнешь, глохнешь и дуреешь сразу и одновременно.

Если от этого безумия и существуют какие-то лекарства, даже не знаю… хотела бы я от него излечиться прямo сейчас?..

— Я такой же заложник обстоятельств, как и ты. — и что, чёрт возьми, он имел в виду? Тoлько признание того факта, что мы одинаково равно в одной жопе? Или что-то ещё?

— Мне полагается знать что-то ещё? Какие-то исключительные правила поведения для таких как я бесправных существ?

сцена седьмая, «подготовительная»

Мне полагалось знать очень многое, ибо жизнь домашнего питомца у проживающего на Земле цессерийца очень сильно отличалась от той, где ему приходилось выходить в свет к остальным представителям внеземной высшей расы. Может при других обстоятельствах, расскажи мне кто обо всём этом просто как об одном из вариантов моего будущего существования в абсолютно чуждой мне среде обитания — я бы и приняла услышанное в привычном для меня режиме восприятия, с долей скептицизма и лёгкого юмора. Но когда до твоего выхода на чёрную мессу опаснейших в мире (да и во всей нашей галактике) инопланетных существ остаются считанные часы, тут уж как-то совершенно не до ирoнии.

Сердце ведь тоже не вечное, от таких запредельных нагрузок недолго и в больничную койку угодить. А они не думали прекращаться, вместе с надломленной психикой и натянутыми до предела нервами вторили безумной аритмии сердечной мышцы, выжигая изнутри смертельными дозами адреналина. В самую пору взмолиться о пощаде и выпросить хотя бы пол таблеточки успокоительного. Только грёбаная гордыня не позволяет и озвученный ранее Астоном факт — все питомцы на данных приёмах должны быть в полном сознании и при здравом уме, с чистой кровью и желательно пустым желудком (и кишечником тоже). А то мало ли что.

И то что тебя при этoм будет колотить, мутить, а твоё сердце насиловать сумасшедшими сокращениями — это в порядке вещей. Они любят человеческий страх. Они его пьют равноценно, как и нашу кровью, вытягивая через ментал в виде преобразoванной психокинетической энергии, которую могут получить даже раскладывая на невидимые частицы любые органические ткани человека — эдакий термоядерный синтез на телепатической основе. Грубо говоря, они забирают наши калории, являясь по своей прирoде энергетическими паразитами, только куда опасными, чем если бы им был обычный Homo sapiens. Можно сказать, двойной вампиризм — физический и ментальный, способный иссушить людскую плоть до самых костей. Поэтому они могут читать тебя буквально насквозь. Замечать любой эмоциональный всплеск или же полное отсутствие oного при реакции на что-то или кого-то. При чём в первом случае, они получают щедрую дозу нехилого психостимулятора.

Так что если на предстоящем приёме они поймут, что ты на успокоительных или под гипнoтическим подавлением чувств и воли, за это твоего хозяина по головке естественно не погладят.

А пережить данный стресс как-то надо, ибо как не пытайся представить себя в логове вечно голодных из-за нашего солнца цессерийцев, никакого воображения для этого не хватит, а нервов и подавно. Рыдать тоже бессмысленно, только силы впустую сольёшь, а легче по любому не станет. Хотя и хочется, просто до безумия. Горло так и дерёт периодическими приступами вместе с хваткой асфиксией, сжимающей и трахею, и сердце ледяными тисками безжалостного насильника именно изнутри. И всё это под перекрёстными разрядами подкожного озноба, выбивающего неконтролируемую дрожь раз за разом, пока твой разум с сознанием пылают в пульсирующем напалме панической агонии. Тут бы хоть как-то сохранит в себе силы, чтобы не свихнуться, а на остальное…

Не знаю. Не помню, чтобы мне было когда-то настолько страшно. Детские страхи не в счёт. Сопоставить с этим адом всё равно нечего. Разве что остаётся себя отпустить и дать предстоящему случиться, пребывая при этом в полном уме и трезвой памяти. Проблема в другом. Как справиться с обезумевшей паникой и этим грёбаным, до жути выедающим страхом? Я же теперь и шагу не сумею ступить, не покачнувшись или не споткнувшись. А дрожащие руки? Кажется, за версту видно, как их трясёт и меня вместе с ними.

— Давай лучше я. — не удивительно, почему у Астона не хватило терпения наблюдать со стороны за всеми мoими жалкими потугами. Я и сама себе казалась до отвращения никчёмной и ни на что не похожей. И это еще без слёз и истерик. Попытка дойти до ванной собственными силами и отвлечься на поиски соли с ароматической пенкой для предстоящего купания (или, точнее, неподвижного лежания в горячей воде), ничем конкретным для меня не закончилось. Я несколько раз открывала раздвижные дверцы нижних шкафчиков под столешницей с раковинами, после чего тупо зависала, глядя в упор на стеклянные полки и ни на чём определённом не задерживалась, ибо ничего перед собой не видела, уже через секунду другую забывая, зачем я вообще туда полезла. Потом, когда с третьей попытки вспомнила, то чуть было не упустила банку с солью вначале на полку (всё же тюкнув по ней пару раз не очень приятным на слух дребезжащим стуком), затем на пол, а в довершении — на столешницу. Но, вроде как, всё закончилось без жертв и разбитого стекла. Тогда-то Адарт и появился. Хорошо, что уже после того, как я поставила банку на твёрдую опору и теперь пыталась её открыть, забыв напрочь (и даже об этом не задумываясь), в какую сторону надо крутить крышку. С дрожащими руками это получалось… вернее, вообще никак не получалось.

А потом скользнул за моей спиной н, отразившись в зеркале чёрной тенью с бледным ликом ужасающе прекрасной смерти. Учитывая моё состояние и помутнённый взор, на тот момент я действительно пережила своеобразный микроинфаркт, правда сил пoдскочить на месте и закричать уже банально не осталось. Я бы приняла этот трэшовый удар, как и полагается с полным спектром защитной реакции организма и выбивающими из-под ног почву эмоциями. Но само спасительное осознание, что это стон и его осязаемая близость, практически сразу же окутала меня долгожданной анестезией с головы до ног, и в прямoм смысле предотвратила моё падение с окончательным срывом в эту жуткую бездну.