Обрученные судьбой

Впервые — на том самом пиру, когда после оглашения нового статуса Владислава в главной зале Замка, шляхта с женами и детьми на выданье перешла в другую залу, где уже были накрыты столы на ужин.

Тогда Ксения, которая и так чувствовала себя на этом празднике, будто на луну попала, и вовсе пала духом. Ее нарядили в тот день в более богатое платье, чем она носила до того в Замке, такое тяжелое от нитей золотых да крупных яхонтов, которыми был украшен вырез, что она тут же вспомнила свой венчальный наряд, в котором с Северским под венец шла. Только в этот раз глубокий квадратный вырез не был прикрыт кисеей, и ей казалось, что она чуть ли не голой ступает в залу к гостям, чьих голосов гул она услышала за несколько комнат и оробела. Зато шея была прикрыта, усмехнулась тогда Ксения, дивясь этому странному наряду — на ней служанка застегнула белый накрахмаленный воротник, такой огромный, будто ожерелье {1}, что вздыбилось верх отчего-то. Этот воротник так плотно сидел на шее, будто ошейник у собак, что в вотчине на Руси держали. Он принуждал помимо воли держать спину ровно, а голову как можно выше, поднимать подбородок вверх. Так и вошла она тогда в залу, где ее уже ждали и гости, и те шляхтичи, что жили в Замке. С высоко поднятой головой, с холодностью в глазах, за которой она, как могла, прятала свою растерянность и испуг. Все эти любопытные глаза, так и ощупывающие ее, она явно чувствовала это, все эти шепотки и усмешки. Ей вмиг хотелось развернуться и уйти прочь из этой залы, исчезнуть вообще из этого Замка, из этих земель, растолкав шедших позади Марию-Катерину с девицами.

Но потом она встретилась глазами с Владиславом, на груди которого уже висела золотая цепь с гербом Заславских, увидела протянутую в ее сторону руку. Его глаза вдруг озарились таким светом, что у нее перехватило дыхание, и вовсе не от тугого воротника, что с непривычки так мешал. От нежности, что она разглядела в черной глубине глаз Владислава.

И она тогда вложила свои пальцы в его широкую ладонь, поднялась на небольшое возвышение, на котором тот стоял, даже забыв о юбках, болтающихся колоколом, в которых так боялась запутаться, как путалась в последнее время. Но она не оступилась, не запнулась, так смело шагнув навстречу теперь уже полноправному магнату Заславскому. Встала рядом, как и должна была, туда, где отныне должно быть ее место.

— Панна Ксения Калитина, моя нареченная.

Владислав отвел глаза от лица Ксении на шляхту, что наблюдала за ними, не отрывая глаз, на знакомых и незнакомых ему пока людей, а потом развернул и Ксению к ним. И снова эта волна любопытства, а порой, и скрытой неприязни, которую неумело прятали вежливые улыбки. А потом все собравшиеся в зале вдруг в едином порыве склонились, присели перед ней, оказывая дань ее нынешнему положению, и она растерялась на этот миг, не зная, как ей следует поступить ныне. «Кивнуть благосклонно и величаво», вспомнила она слова Магды, что собирала ее к вечеру. Шляхта выпрямилась, и Ксения поняла, что вот ныне надо бы кивнуть в ответ, принимая их приветствие. А она вдруг замерла, раздумывая, насколько низко может опустить голову, каким должен быть «величавый и благосклонный» кивок. Вот у них в Руси все было намного проще — всего несколько видов поклонов, а тут — кто кивал, кто кланялся, кто приседал. Голова кругом…

Оттого-то и вышел кивок с задержкой да еще едва заметный, только слегка голову склонила Ксения, испугавшись, что ненароком заденет воротник на потеху всем собравшимся. А потом заметила, как покачал головой пан Тадеуш, стоявший чуть ли не в первых рядах, как довольно улыбнулся Юзеф, как прикусил озабоченно ус Ежи, глядя на нее, из-за спин более знатных шляхтичей.

Да и по глазам Владислава, ставшими такими холодными, будто темные воды омута, Ксения поняла, что совершила какую-то ошибку, сама того не желая. Он представлял громко каждого, кто приближался к ним, но она вскоре перестала запоминать имена, которые так были схожи для нее, все сплошь Н-ские и Н-вичи, вновь отстранилась мысленно от происходящего, как раньше на ненавистном ей свадебном пиру. Она полагала, что всех этих людей она видит в первый и последний раз, как и многих бояр тогда, на пиру, в отцовском доме. Потому и кивала только в ответ, словно выдрессированный медведь на Масленичной ярмарке, куда ее водили мамки в детстве, улыбалась одними уголками губ, делая вид, что ей нет дела до того, как холодно ее оглядывает каждый из тех, кто подходил к ординату и его нареченной.

Все знакомые Ксении шляхтичи из хоругви Владислава, что не уехали в свои земли и остались при нем служить, были так же представлены ей в числе остальной шляхты. Как и Ежи, и пан Тадеуш. Последний снова вдруг взял ее за руку, но коснулся губами лишь воздуха над ней, обдавая ее пальцы горячим дыханием.

— Всегда к услугам панны, — ответил он ей, как некоторые другие шляхтичи, но она каким-то внутренним чутьем уловила нечто такое в его голосе, что заставило ее ресницы вздрогнуть, а уголки губ невольно двинуться чуть шире в улыбке. Ей нужны были друзья здесь, среди этого холода, который она ощущала каждой частичкой своего тела.

И затем, когда все расселись за длинным столом, покрытым искусно вышитой тканью, во главе которого, как полагается сел Владислав, именно Тадеуш пришел Ксении, растерявшейся, на помощь. Да и рядом никого другого не было — согласно порядку подле Владислава занял место брат и жена одного из самых именитых шляхтичей нынче вечером. Ксении же досталось место, как назло подле Юзефа, который с явным довольством наблюдал за ней весь вечер.

— Панне не по нраву стол? — спросил он после третьей перемены блюд, которую Ксения пропустила. Судя по блеску его глаз, он знал, отчего та ничего не ест и не пьет, только крутит в руках яхонт в золотой оправе, что висел у нее на поясе. — Я слышал, в Московии столы ломятся от еды и вин, а те, кто сидят за ними, уходят только тогда, когда не могут больше есть и пить. И ваши пиры длятся целый день, пока пирующие под столы не свалятся от такой попойки.

Ксения сжала губы, пытаясь скрыть свое раздражение, напоминая себе, что ей просто необходимо завоевать расположение окружающих, особенно брата Владислава, ведь тот был родичем. Но все же не сумела не ответить.

— Я думаю, в том пану Юзефу московские пиры бы по вкусу пришлись больше, чем местные.

Тот только зубы стиснул, но бокал, который в это время в очередной раз протягивал слуге, чтоб тот налил вина из серебряного кувшина, поставил на стол полупустым, не стал опять наполнять до краев, как любил.

— А мне думается, что панна просто не ведает, как держать себя при наших празднествах, ведь панна прибыла из варварской страны, где еще многое неизвестно из того, что шляхтичи уже давно пользуют, — он поднял вверх вильцы, при помощи которых в тот момент отделял мясо перепела от кости.

Ксения покраснела невольно, признавая то, в чем никогда бы не решилась открыться, особенно Юзефу — в собственном невежестве. Она действительно не знала, каким из предложенных к тарелам приборов ей следует есть за столом поданные блюда, запутавшись в наблюдениях за остальными гостями: кто ел ложками, кто этими вильцами, которые были не в ходу в боярских теремах Московии, а кто, не особо стыдясь своих жирных рук — разрывал мясо пальцами, впрочем, тут же вытирал их о скатерть. Эти шляхтичи сидели на самом дальнем краю стола, и Ксения видела, как косятся на них панны в богатых платьях, поняла, что это не совсем верно.

Ксения уже жалела, что на заданный Владиславом вопрос о ее готовности к предстоящему ужину вспыхнула в приступе уязвленной гордости, решив, что тот полагает ее совсем дикой, что она ни разу не сидела за столом на пиршестве. Сидеть-то сидела, да только не так. И вилец этих серебряных не было при том, были только ложки, ими-то и ели. Она видела, как едят с вилец гости, как сам Владислав легко управляется ими, и могла бы попробовать, но не желала рисковать. Ей казалось, что с непривычки она обязательно уронит еду с этой рогатины проклятой да еще на воротник этот, что точно помешает еду до рта донести, а такого срама она не желала для себя. Не нынче и не тут.

Но не успела она даже рта открыть, как вдруг раздался голос Тадеуша, который прислушивался к разговору соседей по столу через шум, стоявший в зале:

— Позвольте вмешаться в вашу дружескую беседу, паненка и пан Юзеф, — проговорил он, склоняясь к ним ближе, лукаво улыбаясь. — Будет вам известно, пан Юзеф, что у схизматиков так много постов, что не всяк со стороны уследит за тем. Зато схизматики всегда видят свои ноги, далеко не каждый католик может тем похвастаться.

Щеки Юзефа побагровели при этих словах, содержащий тонкий намек на живот пана, из-за которого тот уже давненько не видел, кушак, что был повязан прямо под ним. Но ни слова не сказал в ответ, не желая продолжать словесную баталию с Добженским, крутящим ус, явно довольным своей выходкой. Пусть распускает перед этой еретичкой свой хвост. Придет время, и перья из него повыдергивают за то.

— Паненка, верно, не ведает, но эти вильцы эти прибыли в королевство благодаря удивительно красивой женщине со светлыми волосами, — пан Тадеуш покрутил вилку, косясь одним глазом на Ксению, сидевшую рядом с ним. — Это была королева Бона {2}. Но мы должны ей быть благодарны не только за вильцы, но и за фрукты и сладости, что прежде не знали наши деды, и за удивительные платья, которых ранее не носили наши девы.

Ксения поймала его взгляд на своей груди, ничем не прикрытой ныне и так соблазнительно выглядывающей из выреза платья, вспыхнула, с трудом подавив в себе желание прикрыть обнаженную кожу ладонью. Она видела, что ее платье не так откровенно по сравнению с нарядами других дам. У некоторых (о, Господи!) она ясно видела даже полукружия сосков, когда те неловко поворачивались к соседу. Но все же ей было неловко от своего вида, настолько он был непривычен для нее.