Обрученные судьбой

— Касенька, — прошептал, улыбаясь, шляхтич, а потом нахмурился. — Он ведает, что ты тут? Коли нет, то прочь ступай отсюда! Не надобно нам, чтобы знал о свидании нашем. Пока мы не увиделись, нет у него причин говорить, что в сговоре одни речи ведем. И о Лешко… — он осекся, метнул взгляд на Добженского, что стоял в дверях, прислонившись плечом к косяку. — Ты зачем ее привел? Не надо было! Только хуже ей сделаешь!

— Она просила…

— Она в колодец попросит вниз головой, прыгнешь? — хрипло выкрикнул Ежи и закашлялся. — Ты-то прыгнешь… Куда лезешь, Кася?

Он вырвал из ладоней Ксении свои руки, надежно укрывая под дохой правую, замотанную какой-то грязной тряпкой, странного бурого цвета от пальцев вверх почти до самого локтя. Та подняла на него взгляд, полный муки и потрясения, что мелькнуло при воспоминании о том дне, когда спросила Владислава, что тот сделал бы с соперником, если того в ком заподозрил. Тогда тот говорил о руке, о правой руке, что держала шляхетскую саблю, знак достоинства панского.

— О святый Боже, Ежи! — воскликнула она, пытаясь вырвать его руку из укрытия, поглядеть, что там с той случилось. Но старый шляхтич не давался, а потом и вовсе оттолкнул ее от себя.

— Зачем пришла, Кася? Душу мне травить? Али спросить что? Остальное знаю я. Да и жив и здоров я, что мне сделается, не тревожься о том. А в каморе сижу, так когда еще столько времени доведется в хладном месте голову прочистить от мыслей горячих, о жизни думу думать? — он улыбнулся ей и вытер слезу с ее щеки, ласково проведя большим пальцем по нежной коже. — У нас нет другого пути, Кася, как ждать его решения. И я буду молиться о том, чтобы оно было верным. А теперь ступай, пока никто не дознался, что ты не в комнате своей. Странно, что до сей поры никто еще не ступил сюда с упреками…

— Я спросить хотела тебя, Ежи… Владислав рассказал мне…

— Знаю, — оборвал ее Ежи. — Никто не ведал, что у него в голове есть… Так и скажи ему. А теперь ступай, говорю тебе, ступай! Даже у ночи есть глаза, что видят. Негоже дразнить Владуся, не в том положении мы.

Он коснулся губами ее лба, провел ладонью по неприкрытым золотистым волосам, наслаждаясь их мягкостью, а потом подтолкнул ее к двери легонько, кивая Добженскому, на которого был зол за то, что тот пошел на поводу у красы. Он был готов биться на что угодно, что за Ксенией в замке следили глаза, что Владиславу уже прошептали о визите той в темницу под брамой, что тот уже ведает о нем.

Старый шляхтич не ошибся. Владислав действительно узнал о визите Ксении. Но ему не было нужды верить чужим глазам, потому как его собственные видели то. В ту ночь ему не давала покоя душа и совесть, что укоряла за многое свершившееся ныне, вот он и не спал в тот миг, проходил по галерее второго этажа из покоев Барбары в свои, в северном крыле.

Нет, дело было не в Ксении («Катаржине», поправлял он себя мысленно, натягивая кунтуш прямо на рубаху). Дело было в другой женщине, что смотрела на него нынче, не отводя глаз, провожая взглядом до двери. И хотя она сама приняла решение, на душе все же было неспокойно.

— Я хочу уехать, — вдруг отстранилась тогда от Владислава еще миг недавно целовавшая его Барбара, заглянула в его глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них. — Я хочу уехать в Усвячь, фольварк, что держит для моих детей пан Жигович, их опекун. Я не видела своих мальчиков уже более полугода, и твой сын напомнил мне о том.

— Именно ныне надо тебе ехать? В Святки? — нахмурился Владислав, и Барбара порадовалась тому, что он хотя бы услышал ее слова. В последнее время он был рассеян и невнимателен к ней, равнодушен к ее ласкам. И она знала ныне тому причину.

— Да, верно. Хочу праздники провести с сыновьями, — она помолчала, водя пальчиком по его лицу, словно рисуя его профиль — от линии волос вниз по лбу и носу до губ и шрама в центре подбородка. А потом тихо сказала. — Он так схож лицом с матерью, твой сын. Она по нраву тебе до сих пор? Странно, ведь говорят ты так любил ту, что пытался забыть за ласками пани Вревской.

Владислав отвел ее руку от своего лица и резко сел в постели. Барбара же обхватила себя руками, словно пытаясь согреться от того холода, что чувствовала от ордината последние дни.

— Ты не желаешь говорить о том. Ты стал иным. Точно зима заморозила своим холодом не только земли окрест, но и тебя. Я чую то. Ты был иным до Адвента, — она отвернулась от него, стала смотреть в стену, на шпалеру, словно рисунок на ней заинтересовал ее сейчас. — Ты женишься на ней? На матери своего сына. Женишься?

Владислав помедлил с ответом миг, но и этого мига Барбаре хватило, чтобы по ее губам скользнула грустная улыбка.

— Нет, я не женюсь на ней, — он обошел кровать, встал возле нее и, обхватив пальцами ее подбородок, заставил взглянуть в глаза. — Так что тебе нет нужды уезжать из Замка, Бася.

— Я уезжаю не потому, что ты можешь повести под венец кого, — снова улыбнулась Барбара. — Я всегда ведала, что… что все не будет длиться вечно. Ты меня не любишь. Но то я бы пережила, ведь была с тобой столько времени. Однако видеть, как ты полюбишь другую… я не могу. Несмотря на внешний холод, внутри тебя полыхает огонь, пожирая изнутри. И этот огонь я заметила только нынче вечером. Когда ты смотрел на нее… Любовь легко рождается из глаз, а пани Вревская так схожа лицом с той, кого ты пытался забыть когда-то. И пусть не любовь, пусть другое толкнет тебя к ней, но когда это случится, я не хочу быть в Замке, не хочу этих взглядов и шепотков. Нет, не качай головой и не хмурь так брови. И не надобно так смотреть на меня своими очами, не заставишь трепетать от страха, пан Владек. Отпусти меня в Усвячь и не говори ни слова, чтобы я осталась… ведь я останусь. Даже против своего разума.

— Прости меня, Бася, — вдруг прошептал Владислав, обнимая ее, пряча лицо в ее распущенных свободно по плечам светло-рыжим локонам, в которых легким блеском играли огоньки свечей.

— За что, мой пан? — прошептала Барбара, прижимаясь к нему, обхватывая руками, прижимая ухо к его груди, чтобы послушать стук его сердца, быть может в последний раз. Это сердце никогда не билось ради нее, пусть и в такт ее собственному, и оттого так сильно порой хотелось плакать. — За что? Передо мной нет долга у тебя. Ты не давал клятв. И я… я тоже не давала тебе обещаний. Мы были вместе, когда Господь решил, что мы нужны друг другу. Ты помог мне после смерти пана мужа моего, а я была рядом с тобой в ту страшную годину. И не твоя вина, моя в том…

Барбара запнулась, не стала продолжать. Она никогда не говорила ему, что любит его. Не скажет и ныне. Не к месту и не ко времени, пусть они даже никогда не наступят в дальнейшем.

— Ты — дивная, Бася, — прошептал он, когда они лежали позднее бок о бок на постели. Она все же не смогла отпустить его, попросила остаться и просто лечь с ней рядом. В последний раз. — Ты — мудрая и нежная. Счастливец тот, кому ты отдашь свое сердце…

Владислав ушел из спальни Барбары, когда та провалилась в глубокий сон, в последний раз коснувшись ладонью ее щеки. Он не лгал, когда говорил ей, что она удивительная женщина. Мудрая, тонко чувствующая его настроение, умеющая погасить его гнев и ссоры еще в зародыше, покорная в постели и вне ее. Чем не идеальная жена для любого мужчины? Чего же не хватало ему в ней? Что он искал в ее чертах и ее душе, что так конца и не смог открыть ей свое сердце, думал Владислав, шагая по галерее, кутаясь в кунтуш от холода, что пробирал через тонкую ткань рубахи.