Обрученные судьбой

Она изменилась за эти годы. Уже совсем не та юная девушка, что когда-то повстречалась Владиславу в землях Московии, стала иной. Люди, жившие по соседству с вотчиной Ежи, рассказывали текунам магната, аккуратно выспрашивающим о пани Вревской, о незнакомой ему женщине, не о той, что он знал. Быть может, потому даже мысленно он не может назвать ее по имени. Она уже не была Ксенией Калитиной. Пани Катаржина Вревская, и только она.

Но ведь и сам Владислав изменился за эти годы. Пережитое не могло не оставить свой след, и он сам уже не тот, что когда-то захватил на переправе возок с московитской боярыней внутри.

Нет, не станет убирать этот крест с погоста, согласно шальной злой мысли, что пришла в голову. Совсем не в праве был того делать, ведь все же тот на могиле стоял, даже если та, что лежит под ним была иной веры. Она, пешка в разыгранной искусными игроками партии, не заслужила подобного неуважения к своему вечному покою.

Этот крест останется на погосте, возвышаясь между другими надгробиями и распятиями, выделяясь меж них. И даже слова, что когда-то выбила рука каменщика, Владислав оставит в основании креста. Отныне этот крест станет совсем другим символом для него — напоминанием о том, как призрачны порой бывают надежды, как опасны душевные слабости. Qui vult decipi, decipiatur {6}. Владислав развернулся и медленно пошел прочь с погоста, повторяя себе эти латинские слова, словно запоминая.

Qui vult decipi, decipiatur. Истинно так… Теперь он знает это достоверно.

1. Всегда верный (лат.)

2. Неразумно рвение, если бесполезно то, что мы делаем (лат.)

3. Не все мы на все способны (лат.)

4. К праотцам, на тот свет (лат.)

5. Не могу жить без тебя, душа моя (лат.)

6. Желающий быть обманутым, обманется (лат.)

Глава 58

Она думала, что не сможет заснуть в ту ночь, будет как в прошлую ночь долго лежать без сна на этой узкой неудобной кровати. Ведь всякий раз, когда закрывала глаза, перед ней вставало лицо Ежи. Нет, оно не было в крови, не было так страшно избито, как когда привиделось ей во сне. Но вот желтизна синяков под глазом и еще не до конца сошедшая опухоль на верхнем веке, что несколько закрывала глаз, ссадины на правой скуле и ранка, едва приметная ныне в уголке губ, ясно говорили, что шляхтич был избит несколько дней назад. Она помнила, как он сморщился, когда она обнимала его, значит, явно болели ребра. И рука… О святый Боже, прикрывала ладонью глаза Ксения, его рука…

В голове снова и снова возникали слова Владислава о мести, но сердце отказывалось принимать его вину в том. Нет, это невозможно, уговаривала она себя. Тот Владислав, которого она знала не мог так поступить с человеком, который был рядом с ним чуть ли не с рождения, который любил его, как отец собственного сына. А потом разум шептал — коли она смогла перемениться в чем-то, отчего не стать иным и ему? Дни и годы меняют людей — известная истина.

А потом вдруг неожиданно для себя самой, в очередной раз закрывая глаза, пытаясь забыть о том, что случилось не только за этот день, но и ранее, Ксения провалилась в сон без сновидений, да так крепко, что не проснулась даже, когда первые лучи принесли слабый свет утра в комнатку. Разбудила ее Мария, постучавшаяся в дверь около полудня, обеспокоенная столь скорым исчезновением Ксении из залы прошлым вечером.

— Пани Барбара нынче утром уехала, — сообщила она заспанной Ксении, едва та села в постели, толком не отдохнувшая этой ночью. — Странно то, ведь пан явно не расположен к тебе. Или для вида то только? А сам пани Кохановскую — за порог? Не пойму я до сих пор…

А Ксения молчала в ответ на эти слова. Потому что не знала, что сказать ей следует ныне, потому что боялась выдать ту надежду, что вспыхнула внутри нее яркой вспышкой, чтобы разгораться со временем все пуще и пуще. Она плескала себе на лицо холодной, почти ледяной воды, что оставила в небольшой балее прошлым вечером служанка, натягивала платье на плечи, только слушая Марию, не прерывая ту ни единым словом. А та только и говорила, словно спеша рассказать Ксении то, что хотела поведать еще давеча да не успела: про то, как только после родов узнала о мнимой гибели Ксении в огне, как на могилу ее ходила, не решаясь верить, что под холодным камнем лежит ее подруга.

— Тот, кто тело не видел, кто гроб не провожал, с трудом поверит в то, сама понимаешь, — произнесла она, помогая Ксении зашнуровать на спине платье до упора, позволяя тому выгодно подчеркнуть контур стана, и Ксения не могла не вздрогнуть, впервые представив, то, что пережил тогда Владислав: обожженное тело на руках, подготовка погребения, отпевание в церкви.

Потому и смотрела на него уже несколько по-иному, когда позднее с Марией после быстрого завтрака, что принесла в комнатку служанка, шагнули на поле перед Замком — некогда свободное, а ныне заполненное различными шатрами и лотками, людом, собравшимся на празднества и гуляния в эти Святочные дни. Ксения сразу же отыскала взглядом в толпе Владислава. И не по богатому платью — среди гулявших были и иные шляхтичи в богатых жупанах. Ей казалось, что она отыщет его взглядом везде, где бы ни был он, и сколько люда не было бы вкруг него. Для нее он всегда был выше на голову и шире в плечах остальных, заметнее среди окружавших его.

Владислав словно почувствовал ее взгляд, когда Ксения, заметив его в толпе на поле перед Замком, остановилась так резко, что Мария, спешившая следом, натолкнулась на нее, едва не поскользнувшись на утоптанном снегу. Повернул голову в ее сторону и взглянул в образовавшийся на миг среди люда свободный проем на нее, замершую под взглядом его темных глаз. Их взоры пересеклись всего на миг: вокруг ходили пришедшие на гулянья горожане, холопы и шляхтичи из Замка и окрестностей, и долго держать зрительную нить не представлялось возможным. Но ей стало не по себе, когда он, коротко кивнув в знак приветствия, отвел взгляд до того, как эта нить могла быть порвана проходящими мимо хохочущими в голос шляхтичами. Будто только ныне прокрался под бархат платья и мех верхней одежды зимний мороз, пробежался легким холодком по нежной коже.

Мария не успела заметить Заславского в толпе, не поняла причины, по которой остановилась Ксения, потому потянула ее дальше, к многочисленному люду, собравшемуся вокруг шопки {1}(или «батлейки», как называли ее холопы), в нижнем ярусе которого уже вовсю разыгрывали действо куклы. Из года в год оно не менялось, показывая картину рождения сына Божьего, но всякий раз приковывало к себе много любопытных глаз.

Ксения, протиснувшись вслед за Марией в первые ряды, вскоре отвлеклась от представления, с грустью оглядывая детей, что стояли в первых рядах, почти у самой шопки, заворожено наблюдая за куклами. Вспомнилось вдруг, как ездили в прошлое Рождество к костелу, где так же стояла шопка, только поменьше размером, с менее искусно сделанными куклами, как радостно хлопал в ладоши, смеясь, Андрусь. И как он испугался позднее ряженого, что сунулся к паничу с диким криком, пугая того, за что и получил тогда этот ряженый от Лешко по спине несколько ударов кнутов. Пан Роговский после поднял Андруся на плечи после этого происшествия, понес высоко над толпой, слегка подбрасывая, будто по кочкам ступал, а не по ровному снегу. Ксения тогда смеялась, вторя задорному смеху сына, даже не подозревая, что уже следующей зимой потеряет его…

— Что ты, пани? Что ты? — толкнула ее вдруг в бок локтем Мария, а потом схватила за руку и потянула за собой, прочь из зрительского толпы. Сперва Ксения не поняла, что произошло, почему на нее так странно косятся те, кто стоят рядом, отчего так взглянула с неким горьким торжеством в глазах Магда, чье лицо Ксения успела заметить, прежде чем уйти.

А потом заметила, что за куклы двигаются рукой кукольника в одном из ярусов шопки. Библейское представление уже отыграли, и теперь под смех толпы польский ратник бил саблей бородатого московита в высокой шапке. А сама Ксения смотрит, задумавшись, на это действо с влажными от слез глазами…

— Ты столько лет и зим отходила по этой земле и до сих пор не можешь свыкнуться? — сердито проворчала Мария, когда они уже шли между лотками с разными товарами, вокруг которых суетились покупатели. Она хмурилась и пыталась спрятать руки под меховой полой одежды от мороза, вовсю кусавшего нежную женскую кожу. — Я уже не таю обиды за подобное, не думаю о том. Для меня Влодзимеж ныне не…, - она запнулась, подбирая слова, а потом снова заговорила. — Я не думаю о том, пани, я просто живу с ним. И с детьми нашими… Так сложилось.

— Да и я о том не думаю, — призналась Ксения. И не солгала в том. Живя своими заботами и печалями в вотчине Ежи, она уже давно не думала о той вражде, что некогда пылала между землей, что была отчей для нее, и той, которая стала домом ныне. Не было нужды. Да и забылось как-то то… И нынче бы не вспомнила, если б не те куклы и слова Марии.

— Вот и верно, — кивнула Мария, беря под руку Ксению, чтобы снова ненароком не поскользнуться, ведь подошвы ее сапожек были из тонкой гладкой кожи. — И не нужно. А чего слезы тогда роняла там, у шопки?