Обрыв
Шрифт:
— Вы, кажется, начинаете заслуживать мое доверие и дружбу»! — смеясь, заметила она, потом сделалась серьезна и казалась утомленной или скучной. — Я не совсем понимаю, что вы сказали, — прибавила она.
— Я потому это говорю, — оправдывался он, — что бабушка сказывала мне, что вы горды.
— Бабушка? какая, право! Везде ее спрашивают! Я совсем не горда. И по какому случаю она говорила вам это?
— Потому что я вам с Марфенькой подарил вот это все, оба дома, сады, огороды. Она говорила, что вы не примете. Правда ли?
— Мне все равно, ваше ли это, мое ли, лишь бы я была здесь.
— Да она не хотела оставаться здесь: она хотела уехать в Новоселово…
— Ну? — отрывисто, грудью спросила она, будто с тревогой.
— Ну, я все уладил: куда переезжать?
— Да, я приму, — поспешно сказала она. — Нет, зачем принимать: я куплю. Продайте мне: у меня деньги есть. Я вам пятьдесят тысяч дам.
— Нет, так я не хочу.
Она остановилась, подумала, бросила взгляд на Волгу, на обрыв, на сад.
— Хорошо, как хотите — я на все согласна, только чтоб нам остаться здесь.
— Так я велю бумагу написать?
— Да… благодарю, — говорила она, подойдя к нему и протянув ему обе руки. Он взял их, пожал и поцеловал ее в щеку. Она отвечала ему крепким пожатием и поцелуем на воздух.
— Видно, вы в самом деле любите этот уголок и старый дом?
— Да, очень…
— Послушайте, Вера: дайте мне комнату здесь в доме — мы будем вместе читать, учиться…хотите учиться?
— Чему учиться? — с удивлением спросила она.
— Вот видите: мне хочется пройти с Марфенькой практически историю литературы и искусства. Не пугайтесь, — поспешил он прибавить, заметив, что у ней на лице показался какой-то туман, — курс весь будет состоять в чтении и разговорах… Мы будем читать все, старое и новое, свое и чужое, — передавать друг другу впечатления, спорить… Это займет меня, может быть, и вас. Вы любите искусство?
Она тихонько зевнула в руку: он заметил. Кажется, ее нельзя учить, да и нечему: она или уже все знает, или не хочет знать! — решил он про себя.
— А вы… долго останетесь здесь? — спросила она, не отвечая на его вопрос.
— Не знаю: это зависит от обстоятельств и…от вас.
— От меня? — повторила она и задумалась, глядя в сторону.
— Пойдемте туда, в тот дом. Я покажу вам свои альбомы, рисунки … мы поговорим… — предлагал он.
— Хорошо, подите вперед, а я приду: мне надо тут вынуть свои вещи, я еще не разобралась…
Он медлил. Она, держась за дверь, ждала, чтоб он ушел.
«Как она хороша, боже мой! И какая язвительная красота! — думал он, идучи к себе и оглядываясь на ее окна.
— Вера Васильевна приехала! — с живостью сказал он Якову в передней.
— Бабушка, Вера приехала! — крикнул он, проходя мимо бабушкиного кабинета и постучав в дверь.
— Марфенька! — закричал он у лестницы, ведущей в Марфенькину комнату, — Верочка приехала!
Крик, шум, восклицания, звон ключей, шипенье самовара, беготня — были ответом на принесенную им весть.
Он проворно раскопал свои папки, бумаги, вынес в залу, разложил на столе и с нетерпением ждал, когда Вера отделается от объятий, ласк и расспросов бабушки и Марфеньки и прибежит в нему продолжать начатый разговор, которому он не хотел предвидеть конца. И сам удивлялся своей прыти, стыдился этой торопливости, как будто в самом деле «хотел заслужить внимание, доверие и дружбу»…
«Постой же, — думал он, — я докажу, что ты больше ничего. как девочка передо мной!..»
Он с нетерпением ждал. Но Вера не приходила. Он располагал увлечь ее в бездонный разговор об искусстве, откуда шагнул бы к красоте, к чувствам и т.д.
«Не все же открыла ей попадья! — думал он, — не все стороны ума и чувства изведала она: не успела, некогда! Посмотрим, будешь ли ты владеть собою, когда..» Но она все нейдет. Его взяло зло, он собрал рисунки и только хотел унести опять к себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу, с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на плечах, в прозрачной шляпке с колосьями и незабудками. Сзади шел тот же кадет, с веером и складным стулом.
— Боже мой! — болезненно произнес Райский.
— Bonjur! — сказала
она, — не ждали? вижю,вижю! Du courage! [96] Я все понимаю. А мы с Мишелем были в роще и зашли к вам. Michel! Saluez donc monsieur et mettez tout cela de cote! [97] Что это у вас? ах, альбомы, рисунки, произведения вашей музы! Я заранее без ума от них: покажите, покажите ради бога! Садитесь сюда, ближе, ближе..Она осенила диван и несколько кресел своей юбкой.
96
Смелее! (фр.)
97
Мишель! Поздоровайтесь же и положите все это куда-нибудь! (фр.)
Райскому страх как хотелось пустить в нее папками и тетрадями. Он стоял, не зная, уйти ли ему внезапно, оставив ее тут, или покориться своей участи и показать рисунки.
— Не конфузьтесь, будьте смелее, — говорила она. — Michel, allez vous promener un peu au le jardin! [98] Садитесь, сюда, ближе! — продолжала она, когда юноша ушел.
Райский внезапно разразился нервным хохотом и сел подле нее.
— Вот так! Я вижю, что вы угадали меня… — прибавила она шепотом.
98
Мишель, погуляйте немного в саду! (искаж. фр.: dans le jardin).
Райский окончательно развеселился:
«Эта, по крайней мере, играет наивно комедию, не скрывается и не окружает себя туманом, как та…» — думал он.
— Ах, как это мило! charmant, ce paysage! [99] — говорила между тем Крицкая, рассматривая рисунки. — Qu'est que c'est que cette belle figure? [100] — спрашивала она, останавливаясь над портретом Беловодовой, сделанным акварелью. — Ah, que c'est beau! [101] Это ваша пассия — да? признайтесь.
99
очаровательный пейзаж! (фр.)
100
Кто эта красивая женщина? (фр.)
101
Ах, какая красота! (фр.)
— Да.
— Я знала — oh, vous etes terrible, allez! [102] — прибавила она, ударив его легонько веером по плечу.
Он засмеялся.
— N'est-се pas? [103] Много вздыхают по вас? признайтесь. А здесь еще что будет!
Она остановила на нем плутовский взгляд.
— Monstre! [104] — произнесла она лукаво.
«Боже мой! Какая противная: ее прибить можно!» — со скрежетом думал он, опять впадая в ярость.
102
О, вы страшный человек! (фр.)
103
Не правда ли? (фр.)
104
Чудовище! (фр.)