Обще-житие (сборник)

«Пошли! Не забыть бы еще купить пару яиц». Перед нами берет целых пять яиц нарядная тетенька с мальчиком в матроске. Наверное, богатая. Мальчик обернулся и высунул язык. Я потихоньку, чтобы взрослые не заметили, показала ему фигу — меня недавно во дворе научили, она у меня получалась здорово и я гордилась этим.

Некрасивая деревенская, которая торгует яйцами, спрятала деньги за пазуху и тут же вытащила оттуда свернутый грязный платок. Вот так фокус! Я засмеялась. В платке оказался бесформенный коричневый с прозеленью ком, в точности, как глина. Отщипнула кусок и медленно положила в рот. «Мама, мама, смотри! Она землю ест!!!» Деревенская ухмыльнулась: «Нет, это не земля, дочка… это у нас хлеб такой!»

Мама больно дернула меня за руку и потащила прочь. Ну и ладно, и не надо нам этих яиц поганых! Подумаешь! За что разозлилась? Даже не остановилась (а мне так хотелось!) перед интересной картиной с дыркой для головы. На картине возле синей горы растет пальма и гордо поднимает копыто белый конь с красными губами. На коне военный в погонах, в руке сабля, а под фуражкой со звездой дырка. Туда можно просунуть лицо — получится фотография. Рядышком, но немного сбоку, торчит круглый одноногий столик с букетом бумажных роз в вазе. На столик облокотилась полным локтем кудрявая девушка. Подперла щеку рукой и мизинец отставила, чтобы всем было видно, что у нее на руке часы. Фотограф («спокойно, сейчас вылетит птичка»), спрятавшись под черным покрывалом целится в кудрявую своим аппаратом. Все фотографы — ужасные обманщики, птичка ни разу не вылетела. У меня тоже есть игрушечные часики с ремешком — приду домой и сяду, как взрослая девушка. Как будто бы меня фотографируют. А фотокарточку потом сама нарисую и раскрашу цветными карандашами, еще даже лучше будет… Жаль, я совсем не кудрявая.

Рядом топчутся две пестрые цыганки — вот бы хорошо мне носить такие же юбки и бусы! Прямо как у царевны! «Мама, какие они красивые, ведь правда? Ведь да? Красивые, да?»… Молчит, закусила губу и на меня не смотрит… «Мам, ты забыла яйца купить»… Она резко поворачивается, идет назад и быстро покупает у одноногого старика деревянный самоварчик с краником и две кукольные тарелочки. Но мне что-то уже расхотелось…

Быть балериной

Лет в шесть с целью эстетического развития меня повели на балет. Билеты в наш провинциальный театр оперы и балета были взяты за неделю, хотя давки в кассу там отродясь не случалось. Но ожидание праздничного похода было событием само по себе — я то и дело заглядывала в вазочку, где лежали голубые квадратики билетов и остро пахли, как обложка от Корнея Чуковского. Мы скоро возьмем эти билеты и пойдем на «Лебединое озеро»!

Наверное, было бы неплохо, чтобы мама заранее посвятила меня в специфику балетного жанра и в незамысловатый сюжет победы добра над злом. Скорее всего, ей было просто не до того, а возможно, она считала, что истинное искусство не нуждается в предварительных комментариях, что сила музыки и танца вознесут мою недозревшую душу как бы автоматом.

И день настал: с самого утра меня начали мыть и одевать, как Наташу Ростову перед первым балом: больно вычистили зубы, натянули бордовое шерстяное платье с кружевным воротником, в котором нельзя гулять — вдруг запачкается. В туго заплетенных косичках бордовые банты. Бордовый цвет считался парадным. Символическая палитра была небогата. Хаки — цвет военный. Коричневый — школьный. Темно-синий — штатский официальный, к нему полагался галстук в диагональную полоску. И красный с грязно-желтым («верьте, дурачки, что это золото») — лозунги и знамена.

Мама завернула в «Известия» свои лаковые лодочки и мои коричневые туфли с ремешком. Валенки, пальто и платки сдали в гардероб и поднялись по каменным ступенькам с ковром. Все женщины шли медленно, нарядные и гордые, с накрашенными губами, а дядьки одеты скучно, в костюмах, некоторые в сером, некоторые в темно-синем. Их вообще мало пришло, а мальчишка был только один — в дурацкой матроске, с прилизанной челочкой, а нос как у ежика. Театр пах пылью и духами. Прохаживаясь с мамой перед началом по фойе, я косила во все зеркала, сравнивая себя с прочей публикой на предмет соответствия. Да, полностью соответствовала! Очень красивая! Еще бы туфли на каблуках и платье с плиссировкой, как у мамы — сразу все бы в меня влюбились! Ах, почему девочкам каблуки нельзя? Как здорово прохаживаться по фойе и смотреть на всех! А ведь еще скоро покажут лебединое озеро!

Мы уселись в хороший пятый ряд. Кресла бордовые под цвет моего платья — знак явной благосклонности судьбы. Таял свет, вкрадчиво пробиралась в зал музыка, предстояло неведомое счастье. Подметая дощатый пол, раздвинулся бархатный занавес, и сбоку на сцену воображалистыми мелкими шажками просеменили взрослые женщины в очень коротких белых юбочках, вся попа наружу. Как не стыдно? Мама шепнула, что эти платьица называются «пачки». Ужасно смешно: ведь пачка — это в чем печенье продают. Люди в пачках не бывают! Жирная тетка сбоку зашипела на меня: «Помолчи, девочка! Как ты себя ведешь!» Я про себя назвала ее жабой, но настроение сникло.

На сцене происходило странное. В толпу высоко задирающих икрястые ноги женщин скачками молча врезался неприлично одетый дядька в сборчатой рубашке, но в коротких трусиках. На нем были белые домашние тапочки и розовые чулки, прямо как у маленького ребенка. Однако, чулки не спускались гармошкой, наверное, под рубашкой был лифчик с тугими резинками. Он стал быстро бегать, кружиться, махать руками и подпрыгивать. Женщины помалкивали, только дрожали коленками и вертели головами, как воробьи. Видать, боятся. А он все скачет, он-то все скачет — и так и эдак! Смеяться я опасалась — жабистая тетка сбоку не дремлет.

С самого начала заметила, что женщины эти все время стоят на носочках. На самых-пресамых кончиках пальцев. Я бы даже минутку так не смогла. Потихоньку попробовала, сидя в кресле, поставить обе ноги на носки. Ужас, как неудобно! Я ощутила их муку физически, как если бы в заплетенных косичках был затянут волос. Очень противная боль, постоянно… м-м-м — невозможно от нее отвлечься. Уж лучше бы этот волос совсем выдернуть. Но никак же! Вот пытка!.. Станьте же, станьте, наконец, на ноги! — мысленно молила я.

Но вместо этого одна, самая смелая, вдруг как разбежится, и — р-р-раз! — запрыгнула на того дядьку в чулках. Он немного покачнулся, схватил ее и убежал со сцены. Точно — бить будет. Оставшиеся дружно задрыгали ногами и заскакали как бешеные. Чему обрадовались-то? Им потом тоже как следует влетит…

Первый акт напролет я прострадала, напряженно ожидая, когда же бедняги станут на полную стопу и выскажут все друг другу, да и мне заодно, нормальными человеческими словами. После того и поплясать от души можно было бы, не мучаясь. Неплохо бы и спеть, раз уж все равно музыка играет.

Нет уж, кукольный театр в тыщу раз лучше, хоть там и страшно, когда разливается жуткий фиолетовый свет и, опираясь на длинные палки, ухая, выскакивает картавый Кощей Бессмертный в многоугольном черном плаще. Мама объясняет, что это куклы, что это понарошку, но мне не нравится, когда она это говорит. Мешает мне бояться. Я сама знаю, что это понарошку, но все равно уж поскорей бы Иванушка победил противного Кощея. И вот, ура! — Кощей пыхнул дымом и нет его, а Иванушка в шапочке пирожком скачет на сером волке в некоторое царство, некоторое государство расколдовать красавицу в блестящем кокошнике, Марью-царевну. Он потом на ней женится, и будут мед-пиво пить… Мед не пьют, он твердый — видела, покупала с мамой на базаре. Но это для складности, так в сказках надо говорить.

А в том балете никаких лебедей так и не показали.

В антракте я запросилась домой.

— Писать, может быть, хочешь? Здесь где-то есть туалет. Сейчас найдем, — зашептала мама.

— Писать не хочу. Ничего не хочу. Домой хочу.

Дома я немедленно стала перед зеркалом на носочки и криво сделала один шаг. Второй не получился.

— Хочешь стать балериной? — улыбнулась мама.

— Не-е-ет!!! Не смотри!

— Тяжелый ребенок! — вздохнула она.