Обсидиановая бабочка

– Ты его слышал, Тритон, – сказала я.

Он не стал спорить.

– Эй, Гарольд! Можешь подойти на секунду?

Гарольд вздохнул, захлопнул крышку телефона.

– Чего там еще, Тритон?

Уже почти поравнявшись с Эдуардом, он увидел, что у Тритона нет револьвера. Я все еще пряталась за телом долговязого, даже нож был скрыт тканью штанов.

– Что за черт?

Бернардо выхватил золоченую палочку из волос, и это оказалось лезвие, которое воткнулось в руку Гарольда. Эдуард двинул его под дых, заставив согнуться пополам, и обезоружил. Теперь он стоял над ним с винтовкой. Олаф и Бернардо поднялись на ноги. Я не знаю, что Эдуард решил бы делать дальше, потому что раздался вой сирен. Полицейских сирен.

– Это ты вызвал копов, Гарольд? – спросил Эдуард.

– Не будь мудаком, – скривился Гарольд.

– Анита? – спросил Эдуард.

– Я не вызывала. Тритон, я держу тебя под прицелом. Не вздумай чего-нибудь выкинуть.

Очень медленно убрав лезвие, я встала, все еще направляя револьвер в спину Тритона, но уже начинала сомневаться, что сегодня мне придется в кого-нибудь стрелять. Сирены выли почти совсем рядом.

Из дому вышли те трое, небрежно держа оружие, и увидели, что Гарольд лежит на земле, а Эдуард смотрит на них поверх ствола винтовки. Они быстро стрельнули глазами в сторону приближающихся копов, потом на Эдуарда, побросали на землю оружие и переплели пальцы на затылке, не ожидая приказаний. Сомнительно, чтобы им пришлось это проделывать в первый раз.

Одна из машин была без эмблем, другая – с мигалками. Они встали по обе стороны от черного грузовика, и из них выскочили четверо копов. Лейтенант Маркс, детектив Рамирес и двое патрульных, которых я не знала. Пистолеты они навели, но вид у них был не совсем уверенный насчет того, кто тут бандиты. Понять их можно – все были при оружии.

– Детектив Рамирес! – выдохнула я с облегчением. – Слава богу!

– Что тут происходит? – гневно спросил Маркс, не давая Рамиресу вставить ни слова.

Эдуард объяснил им, что Говард и его люди напали на нас из засады и хотели выпытать сведения о расследовании убийств и увечий. Марксу эта информация показалась очень интересной – как и рассчитывал Тед. Да, Тед Форрестер собирается выдвигать обвинение в нападении. Как поступил бы любой добропорядочный гражданин.

Наручников хватило на всех, но в обрез.

– Где-то там бегают еще двое, – сообщил Эдуард самым своим услужливым голосом.

– И еще один лежит без сознания вон там, в промоине, – сказала я.

Все оглянулись на меня. Мне даже не пришлось изображать смущение.

– Он за мной гнался. Я думала, они хотят убить всех остальных. – Я пожала плечами и вздрогнула от боли. – Он жив.

Это прозвучало, будто я оправдываюсь.

Они вызвали на подмогу еще четверых – обыскать местность. Вызвали «скорую» для Тритона, Гарольда и Рассела, когда его нашли. Я сидела на земле, ожидая, пока люди закончат свою работу. И опиралась на обе руки. Горячка боя прошла, и мне было не совсем хорошо.

Маркс на меня орал:

– Вы покинули больницу, нарушив распоряжение врача! На это мне плевать, но мне нужны показания. Я хочу точно знать, что там, в больнице, произошло.

Я подняла на него взгляд, и мне показалось, что Маркс стал выше, как-то еще дальше.

– И все эти мигалки и сирены – это только потому, что я уехала из больницы, не дав показаний?

Он покраснел, и я поняла, что угадала. Кто-то из полицейских окликнул его.

– Чтобы сегодня же были показания.

Он повернулся и пошел прочь. Очень хотелось, чтобы там он и остался.

Рядом со мной присел Рамирес, одетый в свою обычную рубашку с закатанными рукавами, и на открытом вороте был полузавязанный галстук.

– Как ты?

– Фигово.

– Я сегодня приехал в больницу, а тебя уже не было. В ту ночь лифт отключился из-за пожарной тревоги, мне пришлось бежать обратно к лестнице и потом за тобой. Вот почему я опоздал. И не оказался с тобой вовремя.

Поскольку он сразу так высказался, значит, это ему не давало покоя, что мне понравилось.

Я выдавила из себя подобие улыбки.

– Спасибо, что сказал.

Очень было жарко. Двор будто плыл в зное, как сквозь дрожащее стекло.

Рамирес дотронулся до моей спины – наверное, хотел мне помочь, и отдернул руку. Она была окровавленной. Он встал на четвереньки, одной рукой приподнял мне сзади блузку. Она так пропиталась кровью, что ее пришлось снимать, как кожуру апельсина.

– Иисус, Мария и Иосиф, что ты с собой сотворила?

– Сейчас уже не больно.

Я услышала эти свои слова откуда-то издалека, сползая к Рамиресу на колени. Кто-то позвал меня по имени, и я отключилась.

Очнулась я в больнице. Надо мной склонился Каннингэм. Мне подумалось: «Что-то мы слишком часто встречаемся», но я даже не стала пытаться это произнести вслух.

– Вы потеряли много крови, и швы пришлось накладывать снова. Смогли бы вы пробыть здесь достаточно долго, чтобы на этот раз мне удалось вас вылечить?

Наверное, я улыбнулась.

– Да, доктор.

– На всякий случай, если у вас появятся игривые мысли насчет удрать, сообщаю: я так напичкал вас анальгетиками, чтобы вы действительно чувствовали себя хорошо. Теперь спите, а утром увидимся.

У меня веки вроде бы закрылись, потом открылись снова. Надо мной стоял Эдуард. Наклонившись, он шепнул:

– Ползать на брюхе среди кустов, грозиться человеку яйца отрезать… шкура у тебя дубленая.

– Надо ж было твою шкуру спасти, – сумела я ответить.

Он нагнулся и поцеловал меня в лоб. А может, это мне приснилось.

49

На второй день в больнице мне стали снижать дозы препаратов, и появились сны. Я заблудилась в лабиринте высоких зеленых изгородей, одетая в длинное тяжелое платье из белого шелка. И под ним было что-то тяжелое, тянущее вниз. Я ощущала тесноту корсета и знала, что это не мой сон. Мне не могли присниться вещи, которых я никогда не носила. Прекратив бег, я остановилась, подняла глаза к безоблачному синему небу и крикнула:

– Жан-Клод!

Искусительный и жаркий, раздался его голос:

– Где ты, ma petite? Где ты?

– Ты мне обещал не лезть в мои сны.

– Мы почувствовали, что ты умираешь. И встревожились, когда открылись метки.

Я знала, кто это «мы».

– Ричард не вторгся в мои сны, только ты.

– Я пришел предупредить тебя. Если бы ты нам позвонила, в этом бы не было необходимости.

Я обернулась и увидела среди травы и кустов зеркало. Зеркало в полный рост с золоченой рамой. Очень антикварное, совершеннейший «Луи каторз». И отражение мое потрясало. Дело было не только в одежде – прическа превратилась в какое-то сложное сооружение с висящими темными кудрями. И волос стало намного больше, сразу видно, что часть из них накладные. И даже мушки красовались на щеках. Комичное, должно быть, зрелище, но было вовсе не смешно. Вид утонченный, как у фарфоровой миниатюры, но не смехотворный. Отражение мое колыхнулось, вытянулось, потом исчезло, и в зеркале показался Жан-Клод.