Обстановочка (сборник)

Весна на Крестовском

А. И. Куприну

Сеть лиственниц выгнала алые точки.Белеет в саду флигелек.Кот томно обходит дорожки и кочкиИ нюхает каждый цветок.Так радостно бросить бумагу и книжки.Взять весла и хлеба в кульке,Коснуться холодной и ржавой задвижкиИ плавно спуститься к реке…Качается пристань на бледной Крестовке.Налево – Елагинский мост.Вдоль тусклой воды серебрятся подковки,А небо – как тихий погост.Черемуха пеной курчавой покрыта,На ветках мальчишки-жулье.Веселая прачка склонила корыто,Поет и полощет белье.Затекшие руки дорвались до гребли.Уключины стонут чуть-чуть.На веслах повисли какие-то стебли,Мальки за кормою как ртуть…Под мостиком гулким качается плесень.Копыта рокочут вверху.За сваями эхо чиновничьих песен,А ивы – в цыплячьем пуху…Краснеют столбы на воде возле дачки,На ряби – цветная спираль.Гармонь изнывает в любовной горячке,И в каждом челне – пастораль.Вплываю в Неву. Острова – как корона:Волнисто-кудрявая грань…Летят рысаки сквозь зеленое лоно.На барках ленивая брань.Пестреет нарядами дальняя Стрелка.Вдоль мели – щетиной камыш.Всё шире вода – голубая тарелка,Всё глубже весенняя тишь…Лишь катер порой пропыхтит торопливо,Горбом залоснится волна,Матрос – словно статуя, вымпел – как грива,Качнешься – и вновь тишина…О родине каждый из нас вспоминая,В тоскующем сердце унесКто Волгу, кто мирные склоны Валдая,Кто заросли ялтинских роз…Под пеплом печали храню я ревнивоПоследний счастливый мой день:Крестовку, широкое лоно разливаИ Стрелки зеленую сень.<1921>

Гостиный двор

Как прохладно в гостиных рядах!Пахнет нефтью и кожейИ сырою рогожей…Цепи пыльною грудой темнеют на ржавых пудах,У железной литой полосыЗеленеют весы.Стонут толстые голуби глухо,Выбирают из щелей овес…Под откос,Спотыкаясь, плетется слепая старуха,А у лавок, под низкими сводами стен,У икон – янтареют лампадные чашки,И купцы с бородами до самых коленЗабавляются в шашки.1917Псков

«Сатирикон»

(Памяти Аркадия Аверченко)

Над Фонтанкой сизо-серойВ старом добром ПетербургеВ низких комнатах уютныхРасцветал «Сатирикон».За окном пестрели баркиС белоствольными дровами,А напротив Двор АпраксинПодымал хоромы ввысь.В низких комнатах уютныхБыло шумно и привольно…Сумасбродные рисункиРазлеглись по всем столам.На окне сидел художникИ калинкинское пиво,Запрокинув кверху гриву,С упоением сосал.На диване два поэта,Как беспечные кентавры,Хохотали до упадуНад какой-то ерундой…Почтальон стоял у стойкиИ посматривал тревожноНа огромные плакатыС толстым дьяволом внутри.Тихий крохотный издательДеликатного сложеньяПробегал из кабинета,Как испуганная мышь.Кто-то в ванной лаял басом,Кто-то резвыми ногамиЗа издателем помчался,Чтоб аванс с него сорвать…А в сторонке в кабинетеГрузный медленный Аркадий,Наклонясь над грудой писем,Почту свежую вскрывал:Сотни диких графомановИзо всех уездных щелейНасылали горы хлама —Хлама в прозе и в стихах.Ну и чушь! В зрачках хохлацкихИскры хитрые дрожали:В первом ящике почтовомВздернет на кол – и аминь!Четким почерком кудрявымПлел он вязь, глаза прищурив,И сифон с водой шипучей,Чертыхаясь, осушал.Ровно в полдень встанет. Баста!Сатирическая банда,Гулко топая ногами,Вдоль Фонтанки шла за нимК Чернышеву переулку…Там в гостинице «Московской»Можно вдосталь съесть и выпить,Можно всласть похохотать.Хвост прохожих возле сквераОборачивался в страхе,Дети, бросив свой песочек,В рот пихали кулачки:Кто такие? Что за хохот?Что за странные манеры?Мексиканские ковбои?Укротители зверей?..А под аркой министерстваОколоточный знакомый,Добродушно ухмыляясь,К козырьку взносил ладонь:«Как, Аркадий Тимофеич,Драгоценное здоровье?» – «Ничего, живем – не тужим…До ста лет решил скрипеть!»До ста лет, чудак, не дожил…Разве мог он знать и чуять,Что за молодостью дерзкой,Словно бесы, налетятГоды красного разгула,Годы горького скитанья,Засыпающие пепломВсе веселые глаза…1925

Пасха в Гатчине

А. И. Куприну

Из мглы всплывает яркоДалекая весна:Тишь гатчинского паркаИ домик Куприна.Пасхальная неделя —Беспечных дней кольцо,Зеленый пух апреля,Скрипучее крыльцо…Нас встретил дом уютомВеселых голосовИ пушечным салютомДвух сенбернарских псов.Хозяин в тюбетейке,Приземистый как дуб,Подводит нас к индейке,Склонивши набок чуб…Он сам похож на гостяВ своем жилье простом…Какой-то дядя КостяБьет в клавиши перстом…Поют нескладным хором, —О, ты, родной козел!Весенним разговоромЖужжит просторный стол.На гиацинтах алыхМорозно-хрупкий мат.В узорчатых бокалахОранжевый мускат.Ковер узором блеклымПокрыл бугром тахту,В окне – прильни-ка к стеклам —Черемуха в цвету!Вдруг пыль из подворотни,Скрип петель в тишине, —Казак уральской сотниВъезжает на коне.Ни на кого не глядя,У темного стволаОгромный черный дядяСлетел пером с седла.Хозяин дробным шагомС крыльца, пыхтя, спешит.Порывистым зигзагомВзметнулась чернь копыт…Сухой и горбоносый,Хорош казачий конь!Зрачки чуть-чуть раскосы, —Не подходи! Не тронь!Чужак погладил темя,Пощекотал челоИ вдруг, привстав на стремя,Упруго влип в седло…Всем телом навалился,Поводья в горсть собрал, —Конь буйным чертом взвился,Да, видно, опоздал!Не рысь, а сарабанда…А гости из окнаХвалили дружной бандойПосадку Куприна…Вспотел и конь, и всадник.Мы сели вновь за стол…Махинище-урядникС хозяином вошел.Копна прически львиной,И бородище – вал.Перекрестился чинно,Хозяйке руку дал…Средь нас он был как дома,Спокоен, прост и мил.Стакан огромный ромаСтепенно осушил.Срок вышел. Дома краше…Через четыре дняОн уезжал к папашеИ продавал коня.«Цена… ужо успеем».Погладил свой лампас,А чуб цыганский змеемЧернел до самых глаз.Два сенбернарских чадаУ шашки встали в ряд:Как будто к ним из садаПришел их старший брат…Хозяин, глянув зорко,Поглаживал кадык.Вдали из-за пригоркаВдруг пискнул паровик.Мы пели… Что? Не помню.Но так рычит утес,Когда в каменоломнюСорвется под откос…Март 1926Париж

Из эмигрантского альбома

Мой роман

Кто любит прачку, кто любит маркизу,У каждого свой дурман, —А я люблю консьержкину Лизу,У нас – осенний роман.Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой, —Смешна любовь напоказ!Но всё ж тайком от матери строгойОна прибегает не раз.Свою мандолину снимаю со стенки,Кручу залихватски ус…Я отдал ей всё: портрет КороленкиИ нитку зеленых бус.Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,Грызем соленый миндаль.Нам ветер играет ноябрьскую фугу,Нас греет русская шаль.А Лизин кот, прокравшись за нею,Обходит и нюхает пол.И вдруг, насмешливо выгнувши шею,Садится пред нами на стол.Каминный кактус к нам тянет колючки,И чайник ворчит, как шмель…У Лизы чудесные теплые ручкиИ в каждом глазу – газель.Для нас уже нет двадцатого века,И прошлого нам не жаль:Мы два Робинзона, мы два человека,Грызущие тихо миндаль.Но вот в передней скрипят половицы,Раскрылась створка дверей…И Лиза уходит, потупив ресницы,За матерью строгой своей.На старом столе перевернуты книги,Платочек лежит на полу.На шляпе валяются липкие фиги.И стул опрокинут в углу.Для ясности, после ее ухода,Я все-таки должен сказать,Что Лизе – три с половиною года…Зачем нам правду скрывать?1927Париж

Легкие стихи

В погожий день,Когда читать и думать лень,Плетешься к Сене, как тюлень,С мозгами набекрень.Куст бузины.Веревка: фартук и штаны…Сирень, лиловый сон весны,Томится у стены.А за кустом —Цирюльник песий под мостом;На рундучке, вертя хвостом,Лежит барбос пластом.Урчит вода,В гранитный бык летит слюда.Буксир орет: «Ку-да? Ку-да?!»И дым как борода.Покой. Уют.Пустая пристань – мой приют.Взлетает галстук, словно жгут, —Весенний ветер лют.Пора в поход…Подходит жаба-пароход,Смешной распластанный урод.На нем гурьбой народ.И вот – сижу…Винт роет белую межу.С безбрежной нежностью гляжуНа каждую баржу.Кусты, трава…Подъемных кранов рукава,Мосты – заводы – синеваИ кабаки… Са-ва!А по бокам,Прильнув к галантным пиджакам,К цветным сорочкам и носкам,Воркует стая дам.Но я – один.На то четырнадцать причин:Усталость, мудрость, возраст, сплин,Куда ни кинь, всё клин.Поют гудки.Цветут холмы, мосты легки.Ты слышишь гулкий плеск реки?Вздыхаешь?.. Пустяки!<1928>

Сказка про красного бычка

За годом годКоллективный красный кретинС упорством сознательной прачкиТравил интеллигентов:«Вредителей» – к стенке,Спецов – по шапке,Профессоров – в Соловки,Науку – под ноготь…Каждый партийный малярКлал на кафедру ноги,Дирижировал университетами,Директорствовал на заводах…Как дикий кабан на капитанском мостике,Топтался на одном месте:Смыкал ножницы,Склеивал слюной бешеной собакиПрорывы и неувязки, —Плакаты! Плакаты! Лозунги! Фронты!Чучело Чемберлена!..В итоге – пошехонский,Планетарный, бездарныйШиш…Партийные Иванушки-Дурачки в кепкахДаже и не подозревали,Что каждая гайка в каждом станкеИзобретена интеллигентскими мозгами,Что в каждом штепселе —Залежи ума и горы знания,Что поколения зрячих, одно за другим,В тиши кабинетов,В лабораторияхИзобретали, числили, мерили,Чтоб из руды, из огня, из бурой нефтиСделать человеку покорных слуг…Иванушки-ДурачкиСели задом наперед на украденный трактор,Партийный Стенька Разин свистнул в два пальца, —Через ухабы, через буеракиНапролом по башкирско-марксистскому компасу:«Из-за острова… влево… на стрежень,К чертям на рога! Вали!»И вот, когда ржавый тракторСвалился кверху колесами в смрадную топь,Когда в деревнях не стало ни иглы, ни гвоздя,Когда серп и молот можно было увидетьЛишь на заборных плакатах,Когда свои интеллигенты, Святые Дурни,Сдавленные партийными задачами,Связанные по рукам и ногам,Хрипели под досками, —Тогда красные ослы призвалиСпецо-варягов:«Тройной оклад! Отборное меню!Барские квартиры за проволочнымизаграждениями!Оазисы сытого буржуазного житияСредь нищей пустыни!Стройте! Гоните! Сдавайте мозги напрокат, —Свои заплевали… Чужие надежней…»И вот потянулись из разных странВысокопробные роботы:Китай, Гвинея, Советская ль Вотчина, —Деньги не пахнут, икра не смердит,Соловецких стонов не слышно…Завод на завод! Этаж на этаж!Электрический трест для выделки маслаИз трупных червей!Небоскребы из торфа! Свинец из трахомы!Крематории с самоновейшим комфортомДля политкаторжан!Самогон из мощей Ильича! Перегоним Америку!..И снова шиш… Стоэтажный шиш,Грандиозный, советский, сталинский шиш…И снова клич:«Милость беспартийным!Пощада интеллигентам!Амнистия мозгам!Выдать пострадавшим и недомученным премию(По расчету – за каждый плевок по копейке)», —ГПУ утирает обиженным слезы,Сталин прижимает спецов к косматому сердцу,Варяги укладывают чемоданы,Горький, проклинавший на прошлой неделеинтеллигентов,Объявляется уклонистом,Партийные маляры почесываютсяна командных высотах, —Гремит Интернационал!Гремит Интернационал! Красный штандарт скачет!Пятилетка задом наперед взлезаетНа старый, изломанный трактор,И сказка про красного бычка начинается сначала…<1931>

В угловом бистро

1. Каменщики

Ноги грузные расставивши упрямо,Каменщики в угловом бистро сидят, —Локти широко уперлись в мрамор…Пьют, беседуют и медленно едят.На щеках – насечкою известка,Отдыхают руки и бока.Трубку темную зажав в ладони жесткой,Крайний смотрит вдаль, на облака.Из-за стойки розовая теткаС ними шутит, сдвинув вина в масть…Пес хозяйский подошел к ним кротко,Положил на столик волчью пасть.Дремлют плечи, пальцы – на бокале.Усмехнулись, чокнулись втроем.Никогда мы так не отдыхали,Никогда мы так не отдохнем…Словно житель Марса, наблюдаюС завистью беззлобной из угла:Нет пути нам к их простому раю,А ведь вот он – рядом, у стола…

2. Чуткая душа

Сизо-дымчатый кот,Равнодушно-ленивый скот,Толстая муфта с глазами русалки,Чинно и валкоОбошел всех знакомых ему до ногтейОбычных гостей…Соблюдая старинный обычайКошачьих приличий,Обнюхал все каблуки,Гетры, штаны и носки,Потерся о все знакомые ноги…И вдруг, свернувши с дороги,Клубком по стене —Спираль волнистых движений, —Повернулся ко мнеИ прыгнул ко мне на колени.Я подумал в припадке амбиции:Конечно, по интуицииЖивотное этоВо мне узнало поэта…Кот понял, что я одинок,Как кит в океане,Что я засел в уголок,Скрестив усталые длани,Потому что мне тяжко…Кот нежно ткнулся в рубашку —Хвост заходил, как лоза, —И взглянул мне с тоскою в глаза…«О друг мой! – склонясь над котом,Шепнул я, краснея. —Прости, что в душе яТебя обругал равнодушным скотом»…Но кот, повернувши свой стан,Вдруг мордой толкнулся в карман:Там лежало полтавское сало в пакете.Нет больше иллюзий на свете!<1932>

Меланхолическое

Для души купил я нынчеНа базаре сноп сирени, —Потому что под сиреньюВ гимназические годыДвум житомирским Цирцеям,Каждой порознь, в вечер майскийС исключительною силойОбъяснялся я в любви…С той поры полынный запахНежных гвоздиков лиловыхКаждый год меня волнует,Хоть пора б остепениться,Хоть пора б понять, ей-богу,Что давно уж между нами —Тем житомирским балбесомИ солидным господином,Нагрузившимся сиренью, —Сходства нет ни на сантим…Для души купил сирени,А для тела – черной редьки.В гимназические годыЭтот плод благословенный,Эту царственную овощьЗапивали мы в беседке(Я и два семинариста)Доброй старкой – польской водкой, —Янтареющим на солнцеГорлодером огневым…Ничего не пью давно я.На камин под сноп сирениПоложил, вздохнув, я редьку —Символ юности дурацкой,Пролетевшей кувырком…Живы ль нынче те Цирцеи?Может быть, сегодня утромУ прилавка на базаре,Покупая сноп сирени,Наступал я им на туфли, —Но в изгнанье эмигрантскомМы друг друга не узнали?..Потому что только старкаС каждым годом всё душистей,Всё забористей и крепче, —А Цирцеи и поэты…Вы видали куст сирениВ средних числах ноября?<1932>

Пластика

Из палатки вышла деваВ васильковой нежной тоге,Подошла к воде, как кошка,Омочила томно ногиИ медлительным движеньемТогу сбросила на гравий, —Я не видел в мире жестаГрациозней и лукавей!Описать ее фигуру —Надо б красок сорок ведер…Даже чайки изумилисьФорме рук ее и бедер…Человеку же казалось,Будто пьяный фавн украдкойВодит медленно по сердцуТеплой бархатной перчаткой.Наблюдая хладнокровноСквозь камыш за этим дивом,Я затягивался трубкойВ размышлении ленивом:Пляж безлюден, как Сахара, —Для кого ж сие твореньеПринимает в море позыВысочайшего давленья?И ответило мне солнце:«Ты дурак! В яру безвестномМальва цвет свой раскрываетС бескорыстием чудесным…В этой щедрости извечнойСмысл божественного свитка…Так и девушки, мой милый,Грациозны от избытка».Я зевнул и усмехнулся…Так и есть: из-за палаткиВышел хлыщ в трико гранатном,Вскинул острые лопатки.И ему навстречу деваПриняла такую позу,Что из трубки, поперхнувшись,Я глотнул двойную дозу…<1932>