Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022
Шрифт:
Классический соцреализм был эрзацем большого русского романа. Любой советский писатель мечтал вернуть его к корням — написать нечто грандиозно-классическое, и Кочетов здесь не исключение. Удивительно то, что, оживляя соцреализм, он действовал по формалистской формуле литературной эволюции, вместо отцов обращаясь к дядьям. Точнее, вместо деда, почитаемого в сталинском каноне Толстого, он прибегает к деду двоюродному — полуотверженному Достоевскому, откровенно используя изобретенную последним модель, соединяющую конспирологический детектив и экстатический роман идей.
Главный образец здесь, конечно же, «Бесы», краеугольный камень реакционного антиканона в сталинской версии истории русской
Среди советских консерваторов 1960-х Кочетов был белой вороной. В большинстве своем они были почвенниками, иногда — скрытыми монархистами, и если ценили Сталина, то как возродителя националистической традиции. Кочетов был ортодоксальным марксистом-ленинистом, свято верил в диктатуру пролетариата и войну с мировым империализмом. Он ненавидел русофилов не меньше, чем либералов, и посвятил их осмеянию немало страниц в романе.
Левый консерватор — позиция заведомо обреченная: человек, исповедующий революционные взгляды, вынужден выступать в роли охранителя по отношению к явлениям, которые считает прогрессивными все культурное общество. Это парадокс с точки зрения марксистской логики: история идет вперед, попытки вернуть ее на старые рельсы во имя любых идеалов могут быть только преступным самообманом. И этот парадокс автор «Чего же ты хочешь?» явно чувствовал. Оттого само его письмо окрашено в ноты достоевского надрыва, подпольного выверта.
Это вытеснение, обреченное на провал: Кочетов знает, что его собственное место — в калейдоскопе политических химер, которые он изображает в своем романе, — выходцев из мрачного прошлого, точащих зубы на прекрасное будущее; они его зеркальные отражения. И чем заметнее сходство, тем с большей яростью он набрасывается на них.
Химерические создания страшны, если имеют в себе нечто от «настоящей» реальности, и таковы многие персонажи Кочетова. Чтобы разобраться с богемой 1960-х, он задействует еще одну традицию, тоже не слишком органичную соцреалистическому канону, — модернистский роман с ключом в духе вещей Вагинова, раннего Каверина и Ольги Форш.
По законам этого жанра многие из героев здесь легко узнаются. Художник Антонин Свешников, работающий в неорусском стиле на радость западным заказчикам, — Илья Глазунов. Юркий авангардист-почвенник Савва Богородицкий, собирающий лапти и пишущий ребусами, — курьезный сплав Андрея Вознесенского и Владимира Солоухина. Отвратительный марксист-ревизионист Бенито Спада — один из главных западных популяризаторов советского модернизма, итальянский литературовед Витторио Страда. Жанр романа с ключом обычно предполагает включенного наблюдателя — фигуру автора, чьими глазами мы видим этот вертеп. И он здесь есть — это писатель-сталинист Василий Петрович Булатов.
Понятно, что Булатов — автопортрет, но автопортрет необычный. Это единственный в романе персонаж, в котором нет изъяна. Он образец всех гражданских и человеческих добродетелей. Именно он разрешает все безвыходные ситуации. В отличие от самого Кочетова Василий Петрович — фигура невероятно влиятельная. О нем ежедневно пишут советские газеты и не умолкают западные голоса, его ненавидят и боятся за принципиальность и прямоту, его совета ищут сильные и слабые. Чем дальше, тем больше кажется, что именно против него,
Булатова, направлены все махинации врагов советского строя.В настоящей сталинской литературе таким персонажем мог быть только Сталин или его символический заменитель. Но никого похожего в вывихнутом мире 1960-х не было, и Кочетов изобразил в роли подобной полубожественной фигуры самого себя — занял пустующее место центра идеологии, единственного гаранта верности революции. Оставаться на этой сакральной территории в здравом рассудке было сложно. В какой-то момент начинает казаться, что автор романа сходит с ума прямо в процессе письма. Как всякий параноик, Кочетов не знает меры: повторяет ситуации, наворачивает круги, сгущает тучи, превращая формально реалистический текст в кошмарный галлюциноз.
По фрейдовскому закону этот бред приобретает отчетливо сексуальный оттенок. «Чего же ты хочешь?» написан с поразительным сладострастием. Количество постельных сцен и бесстыдного смакования женского тела тут превышает всякую меру даже для самого либерального романа, не говоря о книге, одна из задач которой — борьба против западного разврата за советскую любовь. В центре этого сексуального напряжения — Булатов. В него без памяти и без надежды влюбляется роковая красотка Ия. Решающим ударом по козням врагов становится шлепок по заднице, отвешенный им коварной славистке Порции. В этом мире пульсирующего страшного секса он выступает как дающий соблазну отпор.
Мир «Чего же ты хочешь?» — это мир тотального соблазна. Это соблазн красивой жизни и соблазн власти, соблазн подполья (преследующий любого настоящего большевика), соблазн постели и соблазн сложности — умной литературы, подрывающей надежную прямоту социалистического реализма. Кто-то должен был сказать всему этому «нет»: виски, джину и кампари, стриптизу и стихам Мандельштама. Но что можно противопоставить соблазнам — твердую правду? Ее уже не было. Было только воспоминание — заколоченная дача Сталина, к воротам которой Булатов приводит Ию в день их единственного свидания.
Кочетов держит круговую оборону, но, кажется, догадывается, что защищает пустоту: социалистический реализм утратил снимавшую все его противоречия историческую правоту и потерял всякую власть над реальностью; священные слова вроде диктатуры пролетариата превратились в бессильные заклинания.
Добро в романе Кочетова, конечно же, берет верх: враги изгнаны и посрамлены, достойные обретают счастье, другие — знание. Кризис разрешен, но гармония едва прикрывает бездну. На краю этой бездны стоит один человек — стареющий, тяжелобольной полуопальный писатель-сталинист — последний воин баталии, не выигранной и не проигранной, а просто вдруг ставшей неважной.
В конце 1960-х обычно видят эпоху торжества консерваторов над либералами, но Кочетов был непричастен к этой победе. Он оказался чужим почти для всех, и от диссидентских кухонь до коридоров ЦК его последняя книга вызывала брезгливые насмешки.
Эту брезгливость легко понять: в текстах, наполненных обвинениями известных людей в национальном и государственном предательстве, мы привыкли видеть циничный донос, попытку передела власти, и такой взгляд подсказывает удивительное сходство кочетовских фантазий с сегодняшней охотой на иностранных агентов. Но в случае автора «Чего же ты хочешь?» это не так. Он не был карьеристом и тем более циником. Сражавшийся с нонконформистами всех мастей, он сам был нонконформистом. Если отойти на несколько шагов от битв породившей его эпохи и взглянуть на кочетовский роман по возможности беспристрастно, в этой саморазоблачительной и самоубийственной книге видны настоящее отчаяние и особое трагикомическое достоинство.