Обычная история Гиганта, всех нас и меня

— Конечно, уверен, — тогда я солгал. Мне было известно, что инсульт — дело тонкое. Настолько тонкое, что шансы выжить случаются, но через раз и как повезет.

Я сжал его ладонь еще крепче. Илья был наивен, поэтому искренне поверил в то, что я ляпнул.

— Я ей сказал, чтобы она отпуск взяла себе. Сказал: работаю, денег хватит, отдыхай.

Он сгорбился, уставляясь в пол. Я повторил за ним тоже самое. Мы смотрели на ноги проходивших пациентов, врачей, посетителей. Мимо нас пару раз провезли что-то небольшое. Наверное, обед.

Я потерял счет времени.

— Как там работа? — спросил Гигант.

— В пятницу никто не припрется. Если что, то без меня не умрут... — тут я запнулся. Илья легонько дернул рукой. Скорее всего, это было непроизвольное движение мышцы на фоне нервной ситуации. Я понял, что про смерть лучше не заикаться.

— Может, перевезем ее в частную больницу? У меня там есть знакомый главврач.

Я лепетал это, потому что хоть как-то хотел вселить веру в лучшее. Но я обманывал не Илью, а себя.

Эта больница насквозь провоняла лекарствами, пропиталась человеческими криками, и стены ее были сложены из кирпича, цемента и человеческой боли.

Здесь каждодневно кто-то приходил и кто-то уходил. Иногда своим ходом, иногда в лучшие миры. Я смотрел на лица работников. У них было то же кирпичное выражение, что и у Ильи, когда я обозвал его. Обе стороны уже привыкли к этому, никто не удивлялся тому, что происходит.

Маленькая медсестра, которая вытолкнула Илью, вышла в коридор. Она посмотрела на нас, кивнула и поспешила крошечными шажками, шурша тканью формы, в соседнюю палату. Мне стало интересно, что испытывает человек, когда приходит домой. Каждодневный стресс или... Или даже для ее молодого, эмоционального и улыбчивого лица смерть человека стала обыденной трапезой, как чистка зубов и завтрак.

Гигант тяжело дышал. Он не отпускал мою руку. За пару минут сидения вот так, мне показалось, что мы срослись кожей.

Мое сердце странно забилось. Я переживал за него, за его мать... Но что-то было новое и неясное в этом биении.

— Заходите. — Наконец вышел доктор.

Илья медленно поднялся, разжимая наши пальцы. По моей ладони пробежал холодок после того, как мою руку отпустили. Он медленно вошел в палату, придерживая жалкий халат на своих плечах.

— Вы родственники?

Я помотал головой.

— Это сын, а я... Я ее друг.

Доктор дернулся в сторону палаты, но я его остановил:

— Если есть, что на ее счет, скажите мне. Ему — не надо.

Доктор посмотрел на дверь, потом на мои пальцы, вцепившиеся в его халат:

— Ничего сказать пока не можем. Состояние тяжелое.

Я хотел знать от него правду.

— Готовьтесь к худшему.

Его лицо было таким же, как и у большинства работников здесь. Он пожал плечами и пошел в другую палату. В своей голове я строил всевозможные исходы этой ситуации.

Яна была тем, кем должна быть девушка, которая любит другого парня, но общается с тобой. Она была другом. Хорошим, верным, надежным. Из детства я помню только весну, шелест деревьев, яркое майское солнце в полдень, когда мы шли домой. Ее отец привез из командировки огромный Зенит, на который она фотографировала все, что ей попадалось под руку.

— Эй, Вадим, щелкнешь?

Мы шли мимо стареньких домиков и цветущих деревьев. Солнечные лучи пробирались через листья вишни, падали на тропинку маленькими желтыми точками.

В моих руках оказался этот здоровяк. Худенькая Яна в белых гольфах, советской форме, с вплетенными в русые волосы черными лентами, стояла у раскидистой вишни. Я посмотрел на это дерево и подумал, что было бы здорово, если я посажу ее на верхушку и сфотографирую.

Так у нее появилась эта фотография. А еще парочка ссадин, когда она в спешке слазила с вишни.

В пятнадцать лет я думал, что мы вырастем, будем дружить семьями, работать и строить счастливое будущее. А в итоге в тридцать пять я сижу возле умирающей женщины.

Нам кажется, что в жизни будет так или иначе. Но всегда получается то, что мы меньше всего ждем.

— Она не похожа на себя, — сказал Илья. Я наклонился к ней, и ее глаза медленно повернулись ко мне. Она попыталась что-то сказать, но вышло невнятное нечто.

Меня затрясло.

От ее длинных косичек с черными лентами остались лишь растрепанные короткие волосы, мешки под глазами и лицо, изрезанное морщинами, болью, стрессом и потерей.

Я осмотрел палату, отмечая еще парочку пациентов в похожем состоянии. За окном было светло, несмотря на дожди. Я подошел к жалюзи, дергая за веревочку и переворачивая их, чтобы свет окончательно проник в палату. Окна третьего этажа выходили на площадку.

Медсестра расставляла тарелки с едой рядом с больными.

— Я никогда не видел смерть, — серьезно сказал Гигант, гладя большой ладонью лицо матери. Яна попыталась улыбнуться, но у нее это вышло криво. Лицо, кажется, было частично парализовано.

В начальной школе, когда мы отдыхали в пионерском лагере, мальчишки из старшей группы притащили птенцов, украденных из гнезда воробьев. Как они пояснили, гнездо было свито в трубе, которую рабочие на днях должны убрать. Весь день мы просидели с ними, ожидая, что мать прилетит и накормит их. Но в силу своего возраста нам было неясно, что она испугалась нас, поэтому была вдали, кружила в воздухе, но ближе не подлетала. Оставить мы их тоже не могли, так как боялись, что их утащит местная кошка. К вечеру кто-то из них поел крошки от столовского хлеба. Остались только мы с Яной. Птенцы прекратили пищать, сложили головы, уткнулись друг в друга и, кажется, заснули.

Наутро вожатая пояснила нам, что они не дышат. Так мы впервые увидели смерть.

Илья смотрел на тарелку, в которой осталась еда.

— Ей надо поспать, — сообщила медсестра. — Идите домой.

— Можно здесь остаться? — Гигант сменился в лице. Я впервые увидел испуг, сравнимый с настоящей паникой.

— Моя смена заканчивается, просите у новой сиделки.

Мне было ясно, что нужно сделать, чтобы нам разрешили здесь пробыть хотя бы сутки. Достав из кармана пиджака бумажник, я проверил наличие кредитки.