Обыкновенная история в необыкновенной стране

А знаете ли вы, кто такой был Доминик? Это был хитрый итальянец, он на втором этаже напротив Казанского собора большой ресторан открыл, весь деревом отделал, большие венецианские окна соорудил. Публика особенно днем к нему валила — кухня очень дешевая была. И вот до чего додумался: студентов в долг годами кормил — «станешь инженером — расплатишься».

Представьте себе, как только первые телефонные аппараты в Петербурге появились, так владелец ресторана «Экспресс», тот, что в подвале неподалеку от храма Спаса-на-Крови, сразу же у себя на каждый столик отдельный телефон поставил. Выпили и друзьям звонить, мол, приезжайте — мы в «Экспрессе».

Ну, уж если кто очень большой гурман, то тому только у «Кюба» столик заказывать надо. Там замечательные французские пулярки, жаренные на вертеле, лангусты, луковый суп и что самое главное, так это трюфели: соус из трюфелей только у него можно было получить…

Вот такой был несостоявшийся певец и маленький поручик Александр Александрович Сабинин. Я слушал его, словно доброго сказочника, так как в мое время эти рестораны были уже превращены в склады унитазов, детские сады и конторы, хотя роскошные плафоны на потолках, мраморные марши лестниц, иногда витражи и части наборного паркета можно было еще заметить.

В нашем лагере все должны были работать, несмотря на возраст. Пожилого профессора тоже стали выгонять на работу, то в составе бригады каменщиков, то штукатуров — нигде он не подходил, все бригадиры держать его у себя отказывались, так как из-за него бригада теряла выработку. Наконец, ему придумали работу вполне индивидуальную, где он никому не мешал, — класть кафельные плитки в туалетах и ванных комнатах строящегося восьмиэтажного дома. Вначале все шло хорошо: надев очки и удобно расположившись на бетонном полу, он с некоторым увлечением накладывал цементную массу на тыльную сторону плиток и тщательно размазывал ее по поверхности, как масло на бутерброд, затем укладывал на пол. О нем как бы забыли, несколько дней он работал в полном одиночестве. После работы он выглядел совсем не усталым и даже довольным.

— Ну, как, Алексей Николаевич, работа?

— О, великолепно! Видите, дорогой, каждую, даже самую нелепую работу можно сделать творческой!

Меня несколько насторожила его последняя фраза, но я не придал ей особого значения. Прошло еще несколько дней, моя бригада вела кладку на чердаке дома, как вдруг я увидел, что внизу около дома стоят кружком люди, размахивают руками и что-то возмущенно кричат друг другу. Но что меня сразу же встревожило, так это то, что в центре этого круга стоял Алексис. Я бросился вниз по лестнице, подбегаю и вижу главного прораба строительства, военного инженера, двух в интендантской форме (дом строило военное ведомство), видимо, подрядчики, и двух бригадиров из заключенных. В центре — Топорнин.

— Виноваты вы, — кричал на бригадиров прораб. — Вы должны были ежедневно принимать от него работу!

— Да кто же знал, что он идиот! — парирует бригадир.

— Молчать! Все снять за один день, счистить и положить новые полы! Все убытки пойдут за счет выработки бригады!

— Да это невозможно, цемент уже схватился. Тут на неделю…

— Молчать! За один день!.. Или вы уже не бригадир!

Двое военных с открытыми папками в руках молча, с любопытством, осматривали Топорнина. Он же стоял невозмутимый и глядел куда-то в сторону, как бы осматривая построенный дом. Стало ясно, он что-то натворил с кафельными плитками. Я побежал по этажам. На первых двух все было нормально. В чем же тогда скандал? Я поднялся выше, и тогда мне открылась вся картина. В ванной и туалете третьего этажа по центру пола маленькими черными плитками были оригинально выложены силуэты сидящего с расправленными крыльями орла, совсем такого, как на античных мозаиках. Бегу выше на четвертый — из тех же черных плиток в центре «SALVE» (приветствую) и под ним соединение двух рук. На пятом — египетский жук скарабей и по краям орнамент меандром. На шестом — две рыбы, встретившиеся нос к носу. Далее я не пошел, я бросился вниз. Алексис уже сидел один на груде кирпича и что-то чертил на земле.

— Алексей Николаевич, ну, что же вы, право! Весь дом из-за вас не приняли!

— Ну, я же не виноват, что у людей нет вкуса!

В карцер сажать его не стали, так как тогда нужно сажать и бригадира. Прораб решил замять дело на стройплощадке и не докладывать лагерному начальству. Уже через час на все этажи были брошены бригады каменщиков с тем, чтобы срочно сломать и очистить плитку. На следующий день должны были класть плитку снова. После окончания работы, когда бригады проходили через строительную вахту, чтобы погружаться в машины, я услышал, как вольный прораб кричит бригадиру, показывая на Алексиса:

— Только чтобы завтра я этого идиота на строительной площадке не видел!

Так, пожалуй, навсегда и закончилась строительная карьера профессора Топорнина. Ему стали подыскивать работу на другом объекте.

Видимо, строить «здание социализма» Топорнину не очень-то хотелось. Он уже в бригаде сантехников обдумывал способ, как избавиться от стройки. Наконец, все заметили, что он время от времени вдруг ложится на землю и замирает. Дыхание в эти минуты у него как бы прекращалось, он бледнел, и глаза его становились стеклянными. Постепенно это дошло и до бригадира, который тут же поинтересовался, что это такое с ним происходит. На что последовал ответ:

— Этого вы не поймете, это особая болезнь. Не обращайте внимания.

Бригадир был заинтригован. Получалось, что Алексис не требует к себе никакого снисхождения и согласен, как прежде, продолжать работу. Однако бригадир стал уже побаиваться ставить его на высотные работы. «Припадочный», — подумал он. Но чтобы обезопасить себя от разных случайностей, он доложил об этом нарядчику лагеря. Врачей на нашем лагпункте не было — в лагере для особо опасных политических они не требовались. Был лишь фельдшер, который так же работал в простой бригаде и лишь иногда оказывал помощь при производственных травмах и имел для этого только медицинскую сумку.

Когда же Топорнина выгнали из бригады и встал вопрос, что с ним делать дальше, здесь нарядчик и вспомнил, что он «припадочный» и на строительные работы его нельзя — морока будет. Вызвали фельдшера, он подтвердил, что видел однажды эти «припадки», хотя причина ему не ясна. Тут вызван был и сам Топорнин:

— Да не обращайте внимания, гражданин начальник, это у меня с рождения, это неизлечимо, так как это «синдром Адамс-Стокса».

Никто, конечно, включая и фельдшера, ничего о такой болезни не слышал, да и спросить было не у кого, разве лишь у самого больного. Топорнин разъяснил:

— Да это вот такая очень редкая болезнь, когда время от времени сердце и дыхание останавливаются, и я как бы на время умираю. Я как бы ухожу в другой мир.

И после паузы добавил:

— И когда-нибудь уйду и не возвращусь. Но это не должно вас волновать, вы используйте меня на любых работах.

Вот эта-то готовность его всюду, куда ни поставят, работать и настораживала начальство, и снимала всякое подозрение, что он симулянт. Алексис был тончайшим психологом, и начальству тягаться с ним было невозможно. В результате они решили, что для них будет спокойнее, если он станет в зоне убирать территорию. Профессора определили в бригаду стариков-подметал и оставили работать в зоне.

На следующий день вечером мы так чуть со смеху не упали, увидав его с огромной метлой и совковой лопатой в зоне. Он величественно вышагивал, неся лопату на плече, как винтовку, а метлу волок сбоку по земле, как саблю. Работал он с большой тщательностью, как будто убирает свой садик на даче, поэтому производительность была очень низкой, и остальные старики ворчали на него. Бригадир уборщиков стал докладывать надзирателю, но тот мер никаких не принимал, видимо, подумал: «Профессор, так он и есть профессор!».