Очаг и орел

— Извините, что я задаю вам такие личные вопросы, миссис Редлейк, но скажите, откуда у вас такие великолепные волосы? Как у настоящей венецианки. Тициан был бы восхищен.

Эспер почувствовала его дружелюбие и с благодарностью посмотрела на него. Но что же нужно ответить?

— У моей мамы рыжие волосы, — сказала она после минутного колебания. — У всех Доллиберов были такие же, я всегда ненавидела свои волосы, но потом Ивэн... — она запнулась, чувствуя, что ведет себя по-детски доверчиво.

Ивэн осторожно вступил в разговор.

— Между прочим, я и женился на ней из-за волос.

Мужчины рассмеялись, а Лафарж произнес:

— Я сомневаюсь, что тебе удастся воспроизвести их оттенок, — затем он легко поменял тему разговора и перешел к обсуждению каких-то японских гравюр, которые привез с собой.

Когда разговор, коснувшись ее, перешел на другое, Эспер пришла в себя. В ее сердце закрался холодок. Он же мог просто сказать своим друзьям, что женился на мне потому, что любит меня. «Простофиля, — сказала она сама себе суровым голосом Сьюзэн, — ты не умеешь выкручиваться». На мгновение Эспер представила свой дом. Усмешка Сьюзэн, ее умное лицо, склонившееся над деревянной миской. Роджер, стоящий спиной к камину. Связанная крючком дедушкина подстилка, изображающая корабль и закат, запах тумана и горящих кедровых поленьев, вода в маленькой бухте, ощущение соленых брызг на лице — все это вихрем пронеслось мимо нее и исчезло. Я рада, подумала Эспер, что я здесь со своим мужем, дома я не была счастлива.

Когда же они закончат свой разговор?! Ей так хотелось оказаться в их широкой постели, Ивэн обнял бы ее, их зеленый полог скрыл бы свет солнца и звезд.

Но когда наконец они вышли из душного кафе и распрощались с Лафаржем и Мартином, Эспер поняла, что не сможет остаться с Ивэном наедине. Он оставил ее у ступеней их дома.

— Иди спать, Эспер. Я хочу прогуляться.

Не дожидаясь ни ее согласия, ни ее протеста, Ивэн вложил в руку Эспер ключ и, развернувшись, побрел в восточную часть города по Четвертой улице.

Эспер осталась стоять на тротуаре, сжимая в руках ключ. Ивэн ускорил шаг. На углу под уличным фонарем он пересек улицу, Эспер видела отсвет на его черных кудрявых волосах. В той части города, где это не вызывало никаких разговоров, Ивэн ходил без шляпы, но его платье никогда не было вызывающим. Он носил всегда опрятный темно-синий костюм. Эспер смотрела мужу вслед, пока его тень окончательно не смешалась с другими тенями, затем она поднялась на свой четвертый этаж.

Он вернулся ранним утром; Эспер, тут же проснувшись, затаив дыхание ждала, что он дотронется до нее. Но Ивэн не поцеловал ее и даже не прикоснулся к ней, он вытянулся на своей половине кровати, и уже через несколько мгновений послышалось его ровное дыхание.

Когда Эспер проснулась, было позднее утро. Ивэн уже встал и был одет в рубашку и брюки. Приподнявшись на локте, она, улыбаясь, посмотрела на мужа. Но он не ответил ей. Ивэн сидел на трехногой скамейке и, держа в руке большую палитру, протирал ее тряпкой. Его губы были крепко сжаты. Комнату наполнил едкий запах скипидара.

— Ты уже проснулась? — произнес он. — Эспер, вставай и сделай что-нибудь с этим, здесь просто свинарник.

Эспер, натягивая льняную простыню на свои голые плечи, посмотрела вокруг. В течение трех недель это место было их убежищем, предстающим перед ней в каком-то золотом сиянии, и она ни на что не обращала внимания.

Теперь же Эспер увидела грязь и беспорядок, ящики соснового стола, которые они использовали в качестве комода, были переполнены скомканным бельем, ее маленький чемодан из воловьей шкуры не был до конца разобран.

Эспер встала с постели и накинула ситцевый халат.

— Извини, — тихо сказала она. — Я не очень хорошая хозяйка.

Ивэн коротко усмехнулся и поставил чистую палитру около сваленных в кучу холстов.

— Ты вообще-то должна быть хозяйственной, у меня должно быть место для работы... Я привык жить один, — добавил он как бы извиняясь.

Эспер начала быстро одеваться.

— Я знаю, я постараюсь тебе не мешать, сегодня я все обустрою здесь.

— Поторопись. Мне нужно еще несколько рисунков. Как только я установлю мольберт, тебе придется позировать мне.

— О, дорогой, — взволнованно улыбаясь, воскликнула Эспер, — ты знаешь, я рада этому!

Этим утром они начали жить в другом ритме. Принеся воду с нижнего этажа, Эспер энергично вымыла их чердак, распаковала и разложила свои вещи, выстирала все, что было необходимо, и начала осваивать капризы маленькой плиты, растапливаемой дровами. Через час был приготовлен весьма удовлетворительный кофе. А подвинув кофейник, молодая хозяйка нашла еще место для кастрюли. В ней Эспер приготовила тушеное мясо, а затем и фрикасе из цыплят. Она обнаружила, что, помогая Сьюзэн, многому научилась.

Ивэн, который теперь никуда не выходил, поел без всякого интереса к тому, что приготовила его жена. Эспер знала, что его деньги на исходе, но это было не единственной причиной — Ивэн просто ушел в себя. Он ел, спал, рисовал, много времени он проводил в размышлениях. Когда Эспер обращалась к мужу, он отвечал с явным раздражением или же не отвечал вовсе. В постели он был холоден и недоступен. Было такое впечатление, что он отгородился от нее непроницаемой завесой, за которой их жизнь на чердаке и сама Эспер казались лишь ничего не значащими тенями.

Когда Эспер позировала Ивэну, все было по-прежнему. Она думала, что Ивэн будет и дальше работать над полотном, начатом в Марблхеде, но ошиблась. Эспер сидела на высоком стуле, пока ее мускулы не затекали и голова не начинала сильно болеть, а Ивэн делал набросок за наброском, углем, акварелью, маслом. И каждый последующий он выбрасывал, говоря, что у него ничего не выходит.

Как-то в августе Эспер наконец взбунтовалась. На чердаке было душно; сквозь стеклянную крышу ярко светило солнце; капельки пота выступили у Эспер над верхней губой; во рту был соленый привкус. Ивэн работал над большим эскизом, изображающим молодую женщину в полный рост. Эспер в своем зеленом платье была вся мокрая от жары, спина ее болела. Жара и дыма добавлял готовящийся на плите ужин: почки в красном вине — Ивэн их любил, и к тому же они дешево стоили. Тяжелый запах тушившихся почек и лука смешался с едким запахом скипидара.

Эспер расслабилась и посмотрела на Ивэна. Его лицо тоже было мокрым, он вытирал пот тряпкой, которую использовал во время рисования. Но он, в отличие от Эспер, был по пояс раздет и сидел не под прямыми лучами солнца.

— Ивэн, как идут деда? — резко спросила она.

Ивэн нетерпеливо вздохнул и бросил кисть в глиняную кружку.

— Ужасно, я. не могу рисовать в четырех стенах. Освещение мерзкое, все получается застывшим, неживым.

— Я тоже больше не могу позировать. Здесь страшное пекло, — Эспер сошла с коробки, которая служила ей постаментом и, глядя на незаконченное полотно, встала за спиной мужа. — По-моему, очень мило, — воскликнула она в восхищении.

— Да ну, — презрительно произнес Ивэн и сорвал эскиз с мольберта. — Дешевка, только посуду разрисовывать. Неужели ты не видишь, что в этом нет правдивости? — зло добавил он.

Ивэн взял другой холст и поставил его на мольберт. Это была небольшая картина, выполненная маслом, изображающая шхуну в бостонской гавани. Он написал ее до того, как приехал в Марблхед. Осмотрев картину, Ивэн взял специальный нож и очень аккуратно стал скрести пятнышко краски на борту корабля.

Эспер с минуту наблюдала за ним. У нее вдруг перехватило дыхание.