Очаг и орел

Эспер, надевая теплое шерстяное синее платье, которое Ивэн купил ей в октябре, думала о том, как приятно снова влезть в него. Она во всем искала маленькие удовольствия: синяя бархатная шляпка была ей к лицу и вполне подходила к платью, на заснеженных улицах весело звенели колокольчики саней, и празднично украшенные в честь дня святого Валентина витрины магазинов радовали своей яркостью.

Редлейки зашли на ленч в маленькое кафе, в котором ни один из них не был раньше. Эспер съела все заказанное Ивэном. Она пыталась не замечать, что муж почти ничего не ест.

Шоу было восхитительным, артисты в нелепых клетчатых розово-синих костюмах с огромными ртами, белыми на черных лицах; забавно шутили. Правда, иной раз довольно фривольно. Даже Ивэн смеялся над одной из шуток о краснокожем мужчине, чью мать напугал индеец. И большинство песен также были забавными и ритмичными. Публика с восторгом притопывала в такт ногами до тех пор, пока свет на сцене не ослаб и не исчезли все певцы, кроме квартета, который, сблизив головы, начал очень тихо петь какую-то песню.

Сначала Эспер, захваченная медленной мелодией, не разбирала слов. Она откинулась в своем кресле, чувствуя близость руки Ивэна, и еще оживленная весельем и смехом, только что разделенным с ним.

Но квартет продолжал, и публика притихла. И теперь слова пробились к Эспер, принесенные загадочной и грустной мелодией:

Посмотри-ка вниз, посмотри

На эту Одинокую Дорогу,

И, понурив голову, вздохни.

Даже закадычные друзья,

И они когда-то расстаются,

Почему тогда не ты и я?

Эспер повернула голову и взглянула на темный профиль Ивэна. Казалось, он напряженно смотрит на сцену.

— Какая глупая песня! — воскликнула она.

— Ты так думаешь? — спросил Ивэн. — Тогда пошли, — и он поднялся. Они пробрались к выходу и оказались на залитом огнями Бродвее.

Ивэн предложил жене руку, и они пешком отправились домой. Дома Эспер сняла шляпку и шаль, повесила их на вешалку, затем положила несколько маленьких поленьев в печку.

Вскоре печка разгорелась, и Эспер встала рядом с нею, прижавшись спиной к стене. В другом конце комнаты Ивэн мыл руки над умывальником.

— Ивэн, — задумчиво произнесла Эспер. Услышав ее голос, Ивэн повесил полотенце и подошел к ней.

— Ты ведь не считаешь ту песню глупой?! — Ты думаешь, что в ней — правда.

— Ты имеешь в виду «Одинокую Дорогу»? А у меня должно быть мнение о ней?

Эспер сделала нетерпеливый жест.

— Я совершенно здорова. Ты можешь перестать оберегать меня. Между нами все кончено, не так ли? Видишь ли, ты обращался со мною сегодня так, как Ма перед тем, как вести меня к врачу выдергивать зуб: она всегда давала мне имбирный пряник.

— Дорогая моя... — Ивэн шагнул к жене и остановился, — не ожесточайся так, Эспер.

— Но это правда, так ведь? — настаивала она. — Одинокая дорога — вот о чем ты мечтаешь. Чего ты всегда хотел.

Ивэн пожал плечами. Он прошел к стулу и, придвинув его к столу, сел.

— Послушай, Эспер, ты не счастливее меня. Я не могу быть мужем. Я даже не могу долго быть любовником. Я прекрасно знал, что у нас ничего не получится...

— Тогда почему ты... — голос Эспер дрогнул, и она повернулась к мужу спиной.

Ивэн вздохнул:

— Я думаю, потому, что заблуждение было прекрасным.

— Пока оно длилось, — с горечью произнесла Эспер.

— Пока оно длилось, — согласился Ивэн. Его глаза стали холодными и безжалостными. — Я думаю, что, несмотря на мои недостатки, я все же не заслужил упреков.

Нет, — подумала Эспер, — он не заслужил упреков. Он предупреждал ее с самого начала, только она не хотела слушать. И после того, как они узнали о ее беременности, он заставлял себя делать то, что ненавидел. Эспер подумала и о тех днях, когда Ивэн выхаживал ее.

Она подошла и села на другой стул за столом напротив него.

— Чтоты собираешься делать,Ивэн? — спросила она очень тихо.

За мгновение до его ответа Эспер почувствовала, как из ее сердца внезапно ушла боль, а память вернула ей знакомую мелодию и слова: «Даже лучшие друзья должны когда-то расставаться, почему бы не ты и я». А мы и не были лучшими друзьями, подумала она. Мы вообще не были друзьями.

— Я отплываю в Англию на «Седрике» в следующий четверг.

— В самом деле? — равнодушно удивилась Эспер. — И ты кого-нибудь берешь с собой в качестве модели? — Она подняла голову и взглянула на Ивэна.

— Нет, — ответил он. — Я больше не хочу быть связанным никоим образом. Я буду работать в Шотландии, затем, возможно, во Франции.

— А что будут со мной?

— Ты можешь не сомневаться, я позаботился о тебе. У тебя будет все, что есть на счету в банке, и я пришлю тебе еще, когда смогу. На это путешествие дал мне деньги Дюран, — Ивэн вдруг протянул руку через стол и коснулся ее руки. — Не смотри так, Эспер. Ты вернешься в Марблхед. Ты — часть его, а он — часть тебя, разве ты еще не поняла этого?

Эспер убрала свою руку. Это прикосновение как будто воспламенило ее. Огонь поглотил холодное оцепенение, овладевшее ею.

— Почему ты тогда коснулся меня? — тоскливо прошептала она. Ее глаза неотступно искали взгляд Ивэна, но тот был непроницаем.

— Нет, Эспер, — мягко сказал он. — Я больше не поймаюсь на эту удочку. Ты видела, что со мной происходило, хотя и не понимала. Я не мог рисовать. Моя сила и уверенность в себе — все это ушло. Я не умею идти по двум дорогам одновременно. Может быть, дорога, которую я выбрал, никуда не приведет. Но я все равно должен идти по ней, не могу не идти.

В наступившей тишине было слышно, как рассыпалось прогоревшее в печке полено.

— Да, — наконец сказала Эспер, — я понимаю.

Ивэн встал и, подойдя к жене, посмотрел на нее сверху вниз:

— Ты будешь гораздо счастливее, моя дорогая, поверь мне.

Да, подумала Эспер, я буду гораздо счастливее, если уберусь подальше от этого места, где были испытаны непонимание, тоска, где я потерпела неудачу. Отправляйся домой, брошенная жена. Домой, где Ханивуды встретят тебя с радостью и защитят от оскорблений этого чужака, из-за которого ты бросила их.