Очаги сопротивления

— Здорово, а? Это Трек принес, в воскресенье. Или в понедельник? Слушай, какой вообще день сегодня?

Ховик наконец выдохнул, совсем почти без дыма: легкие впитали все.

— Глубоко взял, — с уважением отметила девица.

Ховик затянулся еще раз, и по голове словно садануло мягким резиновым молотом. Девица спросила:

— За тобой след, что ли? Паучина велел забыть, что я тебя видела. Да ты еще и упакованный.

Протянув руку, она коснулась твердого выступа под курткой, где у Ховика был пистолет.

— Вынь, — девица хихикнула. — Да нет, я про пистолет!

Ховик вытащил «Кольт» и положил на пол неподалеку, чтобы легко было дотянуться. Тут девица налегла на Ховика и, клоня на истертые подушки, стала вкрадчивыми движениями расстегивать на нем рубашку.

— Ого, да ты здоровый!

Цветастый халатик был теперь широко распахнут, и обе груди — большие, податливые — чиркали Ховика по груди твердеющими сосками. — Ну-ка, давай, стягивай!

Ховик позволил снять с себя рубашку, чувствуя, как пальцы девицы медленно, отстраненно соскальзывают ему по плечам. «Травка» зацепила, все пошло чуть в замедленном темпе. Голос Фредди Берда вытягивал фразы «Слонового блюза», кто-то свирепел на барабанах.

Девица ненадолго привстала сбросить на пол халатик, и сноровистым движением освободилась от прозрачно-голубых трусиков. Под ее настойчивыми пальцами джинсы на Ховике расстегнулись и сползли; сам он тем временем затянулся еще раз, остальное погасив о коврик Паучины. Когда девица, оседлав Ховика, взялась рукой, он успел обратить внимание, что ботинки у него тоже сняты — интересно, когда успел? Зря, конечно, столько раз затянулся… И тут мысли его оставили: девица слегка приподнялась, и дух зашелся от обжигающе сладостного ощущения; Ховик, глухо рыкнув, ухватил девку за широкую мягкую задницу.

Девица наездницей размеренно на нем подпрыгивала. Движения постепенно ускорялись, перерастая в короткие, кроличьи, скачки. В такт колыхался увесистый бюст, в то время как Ховик обеими ладонями поддавал ей по заду. В наивысший момент он наддал вверх так, что едва не скинул наездницу; та, сипло визгнув, повалилась на него и еще несколько минут прерывисто дрожала.

Ховик тотчас взялся натягивать одежду; девица лежала, задумчиво его созерцая.

— Зачем тебе все эти лоскуты? — требовательно спросила она. — Ты мне и без них нравишься.

— Паучина сказал, кое-кто может подойти. — Ховик вынул сигарету, закурил. — Хочешь?

— Не надо, вред здоровью. Насчет мужиков нынче не переживай, симпатяга. Я ни с кем не буду дрючиться, только с тобой. — Одеваться она, похоже, не собиралась. — Там наверху есть комната, для своих Паучина дает ее в полное распоряжение. Если хочешь, я тебе буду постоянной подругой и все такое.

Тревожно выла гитара, бас вторил, и растекался голос Фредди Берда:

«Вступает беда — Ни спросить, ни сказать. Въезжает беда — Бесполезно стрелять. Влетает беда — Бесполезно бежать. Она повсюду рыщет, Где ни спрячешься, сыщет. И убитый, повешенный тот Перед взором тут же встает».

Сидя на тахте возле девицы, Ховик зашнуровал ботинки. За окнами стемнело. Пройдясь по комнате и включив свет, Ховик вернулся на тахту и сказал: — Расскажи о себе.

Бабы, они всегда любят, когда их об этом спрашивают. Слушать он перестал, едва та завела долгую и путаную историю о том, как в семнадцать лет сбежала из дому, потому что убили какого-то парня в Никарагуа. Так она лежала и рассказывала, а Ховик бездумно сидел, когда дверь в прихожей неожиданно отворилась. Ховик выудил пистолет как раз в ту секунду, когда в дом бесшумно вошли люди из Управления.

Оба были в штатском, в руках — короткоствольные пистолеты, с готовкой жадностью уставленные в сторону Ховика. Он не целясь дважды выстрелил в сторону вошедших (сильная отдача и обвальный грохот на замкнутом пятачке площади), а затем, когда те кинулись на пол, пальнул в лампу.

В темноте и внезапно звонкой тишине Ховик отчетливо расслышал голос Паучины Уэбба, говорящего с улицы кому-то, что в доме есть запасной выход.

Жутко хотелось задержаться хоть на минуту, успеть влепить в Паучину пулю, но похоже, везде были понатыканы фараоны, да еще девка эта визжала, как резаная, и эти двое шевелились на полу — того гляди, откроют огонь вслепую. Пожалуй, пора уносить ноги!

Черный ход выводил в смутно освещенную аллейку с вездесущими битыми бутылками и опрокинутыми мусорными баками. Заметив в излучине аллеи человеческий силуэт, Ховик, не целясь, выстрелил в его сторону и сам удивился, когда тот упал. Выскочил на улицу, перепрыгнул на бегу через лежащего, не разобрав толком, жив он или нет, но заметив блестящий шлем и полицейскую униформу. Вон оно что: эти, из Управления, подцепили себе в поддержку местных медных касок.

На этот раз, обратил внимание Ховик, они подогнали настоящий, всамделишный мотоцикл; бык, а не машина, из прежних еще времен. У обочины при выходе из аллеи по-знакомому — глуховато и нечасто — постукивал включенным двигателем полицейский «Харлей Дэвидсон» белого цвета, в неверном свете фонаря вытянувшийся, казалось, на полквартала.

За углом ожили сирены и красные огни — судя по звуку, как минимум две машины, и еще кто-то, выбегая, хлопнул дверью заднего хода. Ударил выстрел, пуля гулко звякнула о пустой мусорный бак. Ховик, не теряя времени на раздумья, вскочил на «Харлея», пяткой и носком перекинул громоздкое ножное сцепление и выжал газ; сзади тем временем снова застучали выстрелы.

При первом же повороте на скорости, заложив мотоцикл на бок и чуть не выпустив из рук руль из-за какой-то скользкой пакости на асфальте, Ховик понял, что даже для него эта гонка — сумасбродство. На мотоцикле он не сидел вот уже несколько лет, в голове плыло после «травки» и коньяка, к тому же он не спал всю прошлую ночь. «Харлей» для маневрирования был излишне тяжел и неповоротлив, он приспособлен скорее для комфорта и стабильности, чем для быстрой езды — не помогали ни жесткие ручки, ни неуклюжие опоры для ног. Но сзади гремели выстрелы, и не время было раздумывать.

С улицы Ховик свернул в узкий проезд между четверкой тесно размещенных многоэтажек, заставил мотоцикл вспрыгнуть на поребрик и нырнул в какую-то темную горловину, оказавшуюся длинной сквозной аркой под зданием, чем-то вроде проезда для подсобного транспорта, с ржавеющими мусорными баками вдоль одной из стен и единственным подслеповатым фонарем в отдалении.

Сзади туннель озарили фары полицейской машины, вой сирены чудовищно усиливался гулким эхом. В голове мелькнула мысль выстрелить разок-другой назад, осадить преследователей, но боязно было выпустить руль. У мотоцикла зажжены были задние фонари — ясно, от этого им легче в него целиться, но возиться с переключателями теперь времени не было. Стремительно надвигался зев арки, и Ховик различил впереди на расстоянии какую-то темную глыбу. Фара выхватила из темноты что-то громоздкое, и Ховик как нельзя вовремя вильнул вбок, иначе неминуемо бы врезался в стоявший бульдозер. Какие-то земляные работы, зря сюда сунулся, не ровен час какая-нибудь траншея впереди…

Накликал…Траншея была прямо впереди, и по первым прикидкам — как минимум раза в три шире Большого Каньона.

Если б не дурман, или хотя бы время подумать, он не решился бы на такое ни за что.

На подступе к траншее тяжелый мотоцикл взревел и взнялся на дыбы, из-под заднего колеса метнулись камни и ошметки полузасохшей грязи. Удачно подвернувшийся при этом лист толстой строительной фанеры послужил хорошим стартовым трамплином; но все равно, понятно, это была гиблая затея: «Харлей», он и без навесного железа весит солидно, а на этом еще тяжесть полицейского оборудования.