Очерк о родном крае

Марек запомнил, и из тысячи поставленных в ряд блондинов... из десяти тысяч... Судьба, подумалось ему. Судьба, она такая.

Злости только не было.

– И что?
– спросил он у парня, пнув того ногой по подошве берца.
– Думал, что и суда не будет? А он будет.

– Dont shoot!

– Да-да.

Марек, собираясь, выдохнул.

– Sir...

В глазах у парня поплыл ужас.

Бессмысленные были глаза. Большие и пустые, в опушке темных ресниц. Марек смотрел в них и не видел ничего, кроме панического страха. Зрачки отражали зрачок дула.

Зачем ты здесь?
– мысленно спросил Марек.

О чем ты думал, когда убивал? А когда вместе с другими насиловал Дину? Неужели в тебе не шевельнулось ничего, что помогло бы остановиться? Неужели в твоем маленьком мире нет ни чужой боли, ни чужих страданий, ни чужой свободы?

Классно было, да?

Марек сглотнул, выбирая свободный ход спускового крючка. Мальчишка заскреб ногами, пытаясь отползти дальше.

– Sir...

– Зачем?
– выкрикнул Марек.

Парень взвыл, заговорил что-то бессвязно, беспорядочно, поминая мать, отца и какую-то Дженни. Несколько слов из Библии, торопливое 'Я все понял, сэр, я совершенно и определенно...'

Из носа у него потекло, на губах запузырилось.

– Зачем?
– тихо повторил Марек.

Он ощутил, что очень устал.

Не понимает, с горечью подумалось ему. Живой вроде бы человек, из тех же костей, жил, мяса, кишок.

А в голове - мрак.

Несколько секунд Марек смотрел, как парень страшно корчит лицо, подбирая русские слова:

– Сдаюс. Я... Ай... сдаюс.

Марек кивнул.

– А куда тебе деться?

Ему сделалось холодно и пусто. АК прибавил в весе, стремясь вместе с собой утянуть к земле. Бросить его?

Марек качнулся.

Нет, так не годится. Как же справедливость тогда? Справедливость нынче состоит в том, что АК держу я, а не он. Это правильно.

Нет у меня к тебе, лежащему, напутствия на черный след. Какая хмарь твой разум застила, мне дела на сегодня нет. Но здесь ты сложишься и скорчишься, тебя зароют, Бог простит. Безродной кочкою закончишься, землей, процеженной в горсти. И, может быть, мой гость непрошеный, однажды, раннею весной ты прорастешь еще к хорошему зеленой зыбью травяной.

Строчки сплелись в голове, обволакивая сознание, кружась, будто звери, нашедшие хозяина. Возможно, он даже прочитал их вслух. В широко раскрытые, безумные, вытаращенные глаза.

А потом, конечно, выстрелил.

Не мог не выстрелить. Но, сука, оказалось, ни хрена он не европеец. Не перенял за все двенадцать лет. Чтобы в лоб, в висок, в переносицу - и удалиться, насвистывая. Ах, майн либе Августин...

Не смог.

Старые русские грабли.

Но выстрелил.

В ладонь.

Чтобы малолетний придурок запомнил и больше никогда не тянулся к оружию.