Очерки по истории русской церковной смуты

24 июня 1923 г. он вошел в ВЦС с предложением «предоставить владыке долгосрочный отпуск для поправления здоровья». Антонин был, однако, не из тех людей, от которых можно отделаться таким образом. Он ответил настоящей обвинительной речью, в которой назвал Красницкого «подлым интриганом и рясофорным лакеем». Досталось и Введенскому, которому Антонин бросил обвинение в «моральном вырождении». О ВЦС он выразился как о «шайке короткогривых проходимцев», и заявил о своем близком разрыве с этой организацией. Обескураженные этой бурей члены ВЦС не сказали в ответ ни одного слова. Красницкий, который хотел обойтись без скандала, был смущен.

Однако ВЦС в заседании 24 июня приняло решение об освобождении Антонина от всех занимаемых им постов и увольнении его на покой. «Постановлением Президиума ВЦС от 25 июня с. г. митрополит Антонин уволен на покой от должности митрополита Московского и устранен от должности Председателя Высшего Церковного Совета», — сообщалось в циркуляре, разосланном по епархиям за подписями зам. председателя ВЦС Красницкого и управляющего делами Президиума Новикова.

ВЦС, таким образом, 24 июня 1923 года оказался обезглавленным. Красницкий, который стал хозяином положения, подыскивал сговорчивого иерарха в преемники Антонину. Ни он, никто другой не ожидали такого сюрприза, который последовал через два дня.

27 июня 1923 года в «Правде» и «Известиях» появился следующий документ:

«Постановление Верховного Суда об освобождении Василия Белавина (бывш. патриарха Тихона).

16 июня Тихон обратился в Верховный Суд со следующим заявлением:

«Обращаясь с настоящим заявлением в Верховный Суд РСФСР, я считаю необходимым по долгу своей пастырской совести заявить следующее: будучи воспитан в монархическом обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я действительно был настроен по отношению к Советской власти враждебно, причем враждебность из пассивного состояния временами переходила в активные действия, как то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 году, анафематствование в том же году власти и, наконец, возражение против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922 году. Все мои антисоветские действия за немногими неточностями изложены в обвинительном заключении Верховного Суда.

Признавая правильность решения Суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи.

При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции. 16 июня 1923 г. Патриарх Тихон (Василий Белавин)».

Судебная Коллегия по уголовным делам Верховного Суда от 25 июня 1923 г. в составе председателя т. Карклина и членов тт. Галкина и Челнокова постановила:

Ходатайство гражданина Белавина удовлетворить и, руководствуясь 161 и 242 ст. Уголовно-процессуального кодекса, ранее принятую в отношении его меру пресечения от суда и следствия — содержание под стражей — ОТМЕНИТЬ».

(Известия, 1923, 27 июня, № 141, с. 1.)

Еще до того как вышли газеты, всю Москву облетела весть об освобождении патриарха. Верующие и неверующие церковные завсегдатаи и люди, не бывавшие в церкви в течение десятков лет, с одинаковым интересом относились к сенсационному известию. Разводили руками, пожимали плечами, недоверчиво качали головами, и никто не мог сообщить ничего достоверного.

Раньше всего известие об освобождении патриарха пришло в маленький деревянный домик на окраине Москвы, в котором проживал старый московский извозчик Кирилл Иванович, который в течение пяти лет (с 1917 по 1922 г.) возил патриарха. Рано утром сюда явился неизвестный товарищ в кожаной куртке с портфелем в руках и предложил Кириллу Ивановичу быть в 12 часов дня с фаэтоном на Лубянке, у гостиницы «Россия» (там тогда помещалась ЧК). На встревоженный вопрос извозчика посетитель, слегка улыбнувшись, ответил: «Не бойтесь — своего старого хозяина на волю повезете».

Кирилл Иванович, боясь верить, запряг фаэтон. Тут же он послал сказать об этом Яше Горожанкину — пятнадцатилетнему пареньку, который был до ареста посошником у патриарха. (Яков Евгеньевич Горожанкин умер в 1960 г. в Москве. До конца жизни пользовался всеобщим уважением как глубоко религиозный, честный человек.) Его родители известили об этом знакомых. Когда в час дня патриарх прибыл к Донскому монастырю, его встретила довольно большая толпа.

Впрочем, известие об освобождении патриарха просочилось и другими путями: в 12 часов дня у подъезда ЧК уже дежурило несколько столичных репортеров, один из них сделал исторический снимок.

Ровно в 12 часов из одного из подъездов вышел высокий старик, в патриаршем куколе и шелковой рясе. На груди у него сверкала драгоценная панагия. Однако на ногах были старые галоши без сапог. Он по-прежнему держался величаво и прямо, однако заметное дрожание обеих рук и восковая бледность лица говорили о том, что долгие месяцы заключения не прошли даром.

Выйдя из подъезда, он осмотрелся по сторонам, и в это самое время старый картинный кучер Кирилл Иванович, соскочив с облучка, без шапки повалился в ноги старцу — освобожденному узнику Василию Ивановичу Белавину — Тихону, Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси.

Благословив извозчика и трижды облобызавшись с ним, патриарх затем также благословил и облобызался с Яшей и стал усаживаться в фаэтон. В толпе репортеров защелкали аппараты. Люди в кожаных куртках бесстрастно, с каменными лицами, наблюдали эту сцену.

«В Донской монастырь», — тихо сказал патриарх. Кучер тронул лошадей. В этот самый момент за подножку уцепилась какая-то женщина, проходившая откуда-то (видимо, с рынка) с подушкой. «Подушку для Святейшего, — воскликнула она. — Подарок от чистого сердца», — и положила подушку на колени Яше. Святейший издали благословил ее и, улыбнувшись, сказал: «Ну вот, теперь у меня и подушечка есть». Снова повторил: «Поедем, Кирилл Иванович, в Донской монастырь» [42] .

42

Все обстоятельства освобождения патриарха Тихона сообщены покойным Яковом Евгеньевичем Горожанкиным.

Как мы уже указывали, у Донского монастыря патриарха ожидала большая толпа. Почему они пришли в Донской монастырь? Патриарх здесь никогда не жил и лишь находился в заключении. Была ли это народная интуиция, или уже заранее просочились с Лубянки какие-то слухи, но факт остается фактом: не успел патриарх подъехать к воротам монастыря, его буквально забросали цветами, почти вынесли его на руках. Послышались приветственные возгласы и рыдания. С монастырской колокольни раздался трезвон. Архимандрит Алексий — настоятель монастыря в сопровождении нескольких монахов подошел к Святейшему под благословение. Патриарх молча его благословил и с ним облобызался. При желании патриарх мог бы ему напомнить кое о чем: ровно тринадцать месяцев тому назад, когда арестованный патриарх тоже подъехал к Донскому монастырю, по его просьбе его подвели к собору. Он хотел помолиться — архимандрит Алексий, однако, категорически отказался открыть двери храма в неурочный час и не вышел из своих покоев.

Теперь двери собора были открыты настежь. Войдя в храм, патриарх приложился к Престолу, опустившись на колени, помолился перед иконой Донской Божией Матери и затем прошел в свои покои, где он в течение года находился в заключении. Здесь стояла веселая суматоха — во всем чувствовался праздник. В передней патриарха встретил толстый, веселый архимандрит Анемподист и патриарший келейник Яков Сергеевич с женой. Это были до ареста самые близкие, домашние люди. С ними патриарх всегда шутил, балагурил и чувствовал к ним горячую привязанность. Когда однажды о. Анемподиста арестовали, патриарх о нем волновался, ездил хлопотать, однако все же не удержался от шутки: «Вот еще одну церковную ценность изъяли — Анемподиста». Вместе с о. Анемподистом навстречу патриарху вышло еще одно близкое ему существо — кошка, к которой он привязался во время своего заключения в Донском монастыре. Патриарх сидел за самоваром, с кошкой на коленях, а вокруг творилось нечто невообразимое: епископы, священники, миряне проходили через крохотные покои сплошным потоком, отвешивая патриарху земные поклоны. Иностранные корреспонденты щелкали фотоаппаратами. Весь монастырь, площадь перед монастырем, прилегающие улицы были переполнены народом. Лишь вечером патриарх, уединившись, начал писать.