Очевидец грядущего
Шрифт:
«Театр в сукнах»
«Ну, верно, ну, правильно! Эти самые «Сукна» и вспоминала восковая старушка, когда «Хроники церковного шпиона» вручала. Ещё добавила, смеясь:
– А житие не шпионское, «Житие» Авеля подлинное, лучше в нашем чтецком театре послушать. Это не там, где театр «Родник», который на всех картах обозначен, а ближе к усадьбе купца Лихонина. Там бывший пономарь, а ныне клипмейкер, Самарянов всем заправляет. Но дела он не портит. Иногда чего весёленького, плутяга, добавит…
Войдя в театр, Тихон Ильич не успел даже оглядеться, как уменьшили свет и выступил на высокую сцену бывший пономарь, а теперь, как сообщала табличка, зацепленная бечёвкой за голую гусиную шею –
«Парамонарх и артистСамарянов-Сильванский».Парамонарх в джинсовой
– Документально-религиозный театр начинается! Днесь у нас – «Житие и страдание отца нашего и монаха Авеля»!
Начало первое.
– Го-го-ух! – гоготнул парамонарх по-гусиному. А дальше заговорил летописно:
– «Сей отец Авель родился в северных странах, в Московских пределах, в Тульской губернии, Алексинской округи, Соломенской волости, деревня Акулова, приход церкви Ильи Пророка. Рождение сего Авеля – в лето от Адама семь тысяч двести шестьдесят и пять годов, а от Бога Слова – тысяча семьсот пятьдесят и восемь годов». Остановимся. Отец Авель ясно указал: Бог Слова – не выдумка! И это, прохвосты, самое важное, о чём сегодня узнаете. Окунитесь же, как говорят умные люди, – в поэтику документа! Подлинный это документ или выдуманный – не важно. Мрите и слушайте, эхинококки! «Зачатие ему было и основание месяца июня в пятое число; а рождение месяца марта в самое равноденствие: и дано имя ему, как и всем человекам». Тут путаница, – подосадовал Самарянов. – Мирка, таблицу рождений!
Вынесена была таблица, прибитая к длинной палке. До краснорожести смущённая девица, высоко вздев таблицу, вздрогнула всем телом. Самарянов, насупясь, молчал, потом подступил к Мирке поближе, вгляделся сперва в неё, а после в таблицу.
– Пила? – негромко спросил он.
– Угу, угу! – радостно, не разжимая губ, закивала Мирка.
– Таблицу правила?
– М-м-м… – наконец открыла рот Мирка. – Самую малость токо!
– Ну, иди с глаз моих долой. Уволил бы тебя из театра, да за графиню Потёмкину читать некому. Ладно, поплыли дальше!.. «Жизни отцу Авелю, от Бога положено, восемьдесят и три года и четыре месяца; а потом плоть и дух его обновятся, и душа его изобразится как Ангел и как Архангел». Здесь – внимание, – Самарянов прокашлялся: – «И процарствуют с ним тысячу и пятьдесят годов, и будет в то время по всей земли стадо едино и пастырь в них един: в них же вся благая и вся преблагая, вся святая и вся пресвятая… И будет в то время от Адама 8400 годов, потом же мертвые восстанут и живые обновятся; и будет всем решение и всем разделение: которые воскреснут в жизнь вечную и в жизнь бессмертную, а которые предадутся смерти и тлению в вечную погибель.
– Тут не удержусь. Думаете, если я актёр, так у меня голова паклей набита? «Великое разделение скоро наступит»! И прямо сегодня в нашем зале оно начнётся! А год – 8400-й… Это, по-нашему, какой? Ты вот, к примеру, гость московский, – указал он пальцем на Тишу, – знаешь, как именно обновится люд к этому неизвестному мне году? Отвечай! У нас театр интерактивный, а не так: помолчал в тряпочку и ушёл. Словами за спектакль плати!
Тихон Ильич улыбнулся и весело, без натуги ответил:
– Про живых, которые обновятся, так скажу: они и впрямь станут новыми людьми: без плоти, но плотными. Без крови – но с кровью воздушно-капельной. Без ума, но с великим сверхразумием Божиим, которое любого ума ценней.
Самарянов от неожиданности крякнул, однако возражать не стал. Гневно прокашлявшись, стал он возглашать «Житие» дальше:
– «Жизнь отца Авеля достойна ужаса и удивления. Родители его были земледельцы, а другое у них художество – коновальная работа. Научили тому ж и своего отрока. Он же о сём мало внимаша, а больше у него внимание о Божестве, о божественных судьбах. И когда настало ему от рождения девять на десять годов, пойдя он в южные страны и в западные; потом в восточные и в прочие грады и области: и странствовал тако девять годов. Наконец же пришёл в северную страну и вселился там в Валаамский монастырь. Стоит сей монастырь на острову, на Ладожском озере, от мира удалён. В то время в нём был начальник игумен Назарий: жизни духовной и разум в нём здравый…»
– Артист Лавруша! Представь Назария! – Возникла тягучая пауза. – Ну не хочет артист Лавруша, не хочет хилокомод
наш пьяненький, Назария нам представить.– Йа, йа представлю, – выскочил вдруг на сцену шкет в женских резиновых ботах, с крохотной сумкой-пидараской на ремне. – Разрешите мне, герр паламарь!
– А ты кто таков будешь?
– Я есть украинский беженец.
– Вижу тебя насквозь. Германец, что ль, украинский? Сгинь в утробу!
Шкета в галошах завернуло воронкой и за дверь вынесло.
– Ну, тогда, господа зрители, вы сами в своём воображении игумена Назария дорисуйте: клобук, борода, ряса в пол. У нас всё строго. Недаром «Театр в сукнах»! Минимум исполнителей и ноль декораций. Ну, ещё хор северных и балканских стран у меня на плёнку записан. Остальное актёришки довиртуалят и жестами вам покажут.
– Как это сами? А главреж на кой хрен? – выступила на сцену Мирка и за ней ещё кто-то на каждом шагу спотыкающийся, может статься, пьяненький актёр Лавруша.
– Ты, Мирка, тоже сгинь в утробу! Не виртуалишь – так и скажи прямо. Без актрисок дочитаю, как умею. А вы, малопочтенные зрители, уходить не смейте. Видали свет невечерний? Который снопом искр из-под горизонта вспыхнул? Это никакие не сварочные работы на Стройкомбинате! Это знамение! И сам я – знамение! Кто меня недослушает, сурово наказан будет. Так, гостюшка? – повёл парамонарх рукой по направлению к Тихону. – А теперь – снова Авель!
Начало второе. «Вскорости взял отец Авель от игумена Валаамского благословение и отыде в пустыню; которая пустыня на том же острову недалече от монастыря. И начал отец Авель в той пустыни прилагать труды ко трудам и подвиг к подвигу; и явилися от того ему многие скорби и великие тяжести. Попусти Господь на него искусы, великие и превеликие, и послал на него тёмных духов…»
– Хватит тут пургу гнать! Духов в театр волоки! – вспорол полутьму мальчишеский дискант.
Самарянов поморщился, но отвечать крикуну не стал.
– «Отец же Авель, видя над собою таковое приключение, и нача изнемогать и во отчаяние приходить; и рече в себе: Господи, помилуй и не введи меня во искушение выше силы моей. Посему ж отец Авель начал видеть тёмных духов и с ними говорить, спрашивая их: кто их послал к нему? Они же отвечали ему и говорили: «Нас послал к тебе Тот, кто и тебя в сие место послал». И много у них было разговора и спора, но токмо в срамоту себе и на поругание: отец Авель оказался над ними страшный воин. Господь же, видя раба своего таковую брань творящего с бесплотными духами и рече к нему, сказывая ему тайная и безвестная, и что будет ему и что всему Миру. Тёмные же духи ощутили сие, яко сам Господь Бог беседует со отцом Авелем. И быть стали все невидимы во мгновения ока: ужасошася и бежаша. Одначе взяли отца Авеля два духа…» Тут прервусь. Потому как далее отец наш Авель рассказывает, каким именно порядком и способом получил он от высших сил дар прорицания, дар узнавания судеб. Вам, пердунам и пердушкам, это знать ни к чему. Не вижу я среди вас прорицающих… Хотя… – Тут Самарянов задумался, но, видно, пересилив себя, громче и настойчивей продолжил: – Мы эпизодий этот опустим. Слушайте дальше: «…Взяли отца Авеля два духа чистых сердцем и пламенем, и… и…»
Не выдержав напряжения Авелева текста, Самарянов шумно выдохнул и побежал, прихрамывая, за кулисы. Там начал сразу с кем-то препираться. Некто, из зала едва видимый, укорял и стыдил Самарянова. Даже полицейским участком стращал. Тиша решил было: «Всё! Закончился «Театр в сукнах»!» Но парамонарх, получив нахлобучку, вернулся на сцену, воздел руки к потолку и стал уже не по-гусячьи, а сдержанней, с явившейся внезапно душевной лаской декламировать выученный назубок текст.
– Начало третье. «После разговора со светлыми духами и с самим Господом отец Авель пришёл в себя и начал с того время писать и сказывать что уместно человеку. А тот год был от Бога Слова – тысяча и семьсот восемьдесят, да ещё пять, а месяц встал октябрь. И прошёл этот месяц и случилось отцу Авелю видение дивное и предивное, уже месяца ноября и тоже в первое число, с полунощи и продолжалось никак не меньше тридесяти часов. Необъяснимая сила вошла во внутрь его; и соединился с ним некто, и стали они якобы один полномерный человек. И начал в нём самом и самим им действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действовал в нём, дондеже всего его изучи и всему научи… И от того время отец Авель стал всё познавать и всё разуметь: сила неведомая наставляла его и вразумляла всей мудрости и всей премудрости. Посему же отец Авель вышел из Валаамского монастыря, так ему велено действом той силы сказывать и проповедовать тайны Божии и судьбы Мира.