Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Очевидец грядущего
Шрифт:

Сысой-Сисоп гадливо сплюнул, начал читать оборотки:

– Оборотка № 1. Бабло, бухло и блудень! Любой вред, какой я здесь записывать буду, – пользу тебе принесёт. Вред вреду – рознь. От вреда колдованского – одна польза. А от пользы обчественной – один убыток. А посему – скоро я, Михей Великий, укрою мир шубой своей. Шуба старовата, шуба волохата. Зато греет! И в шубе этой – доброе зло зреет.

– Теперь пой, – крикнул Сысой. – Встань и со мной пой: Доброе зло – нам повезло! И в конце куплета подскакивай. Часть тайного учения в подскоках скрыта. Ну, погнали:

Шуба,
шуба, шуба у Михея!
Жив и ныне дед Михей,Балагур и чудодей!Девкам нравился он даром,Удивительным товаром!Шуба, шуба, шуба у Михея!Доброе зло – нам повезло!..Шуба с царского плеча,От объятий горяча,Каждый хочет прислониться,Чтобы силы той напиться!Шуба, шуба, шуба у Михея!

Пел, приплясывал и стонал от удовольствия Сысой. Вместе с ним подскакивал и Корнеюшка.

Твоё – тебя догонит…

Вернувшись в Москву – почти неделю ещё пробыл в Болгарии, где больше мучился от подхваченной на берегах Дуная простуды, чем занимался книжными делами, – Тихон сразу узнал про Нею: уже три дня в Соловьёвке, в клинике неврозов. Состояние среднетяжёлое. Просветления от инъекций наступают, но не часто. Сообщила об этом медсестра, позвонившая из «НПЦ психоневрологии имени Соловьёва» ему на домашний.

Тихон рванул на Донскую, в неведомую Соловьёвку. Хотел поскорей забрать Нею домой: «Пока ей там психотропами ум до полной прозрачности не высветлили».

Добрый рассеянный доктор с ворсистыми щёчками и квадратиком каштановых усов над губой – отнюдь не психиатрический злодей, не изверг рода человеческого, – присев в коридоре отделения на чёрный кожаный диван, горячо Тишу убеждал:

– Не нужно забирать её, хоть на полтора-два месяца оставьте. Сейчас 30 октября. К Новому году мы жену вашу на ноги – клятвенно заверяю – поставим. Это ведь всё враки про врачей-монстров! Не мы изверги, а тот, кто жену вашу всякой гадостью пичкал. Жабьей слюной и змеиной жёлчью поил ведь, – доктор понизил голос до шёпота, – язычник отмороженный. Завтра окончательно анализы исследуем, тогда точно скажу. Курс назначим. У нас – никакой дряни: всё чистое, всё отечественное…

Тихон зашел в палату. Нея лежала на боку, на него глянула равнодушно, словно не узнавая. Присев на краешек койки, спросил бережно:

– Поедем домой?

– Дурно мне. Умру дома. Пусть колют. Без лекарств я сама себя не вынесу.

Тихон посидел молча, потом снова побеседовал с доктором каштановым. Тот решение Неи горячо поддержал. Уходя, Тихон глянул на доктора. «Живолуп ласковый – вот он кто, твой доктор, – раскатился внутри него гулкий, как из спортивного рупора, голос бабы Дозы, – про змеиную жёлчь с какой страстью рассказывал… Ну чистый живолуп!»

После Соловьёвки – смертная тоска и кровавый закат. Такой пылающей тоски не случалось раньше. В детстве, перед обмороками, не тоска – холодок ободряющий. В юности – жжение досад. А тут не тоска – гибельная безнадёга: Каин пропал!

Боль эта пробурила насквозь…

Каин-Корнеюшка пропал так же неожиданно, как три недели назад и объявился.

Узнал Тихон об этом от Стельки-Степаниды – Корнеевой жены. С ней братка познакомил по телефону сразу после встречи на «Технопарке». Чуть позже, отогнав жену от телефона, всячески её

поносил, называл пушкинской уродиной, потом нахваливал…

– Пропал мой Корней Филиппыч. Уже четыре дня как нету. В полиции сказали, скорей всего, утонул в водохранилище, тут недалеко, где плотина. Только я не верю. Правда, одежду его на берегу нашли. Но он живой, я знаю! Никогда так нежданно-негаданно не пропадал, – причитала Стелька. – Когда уходил в загул, нарочно звонил, давал трубку какой-нибудь лахудре или мужику пьяному. На, мол, жёнушка, послушай, чем я тут занят: пью, гуляю, денежки для единственного сына отложенные проматываю.

Плача и захлёбываясь, Стелька-Степанида стала рассказывать: Каин в последнее время совсем запутался в женщинах, «с самыми низкими крутил, с худшими даже, чем я», возил их на микроавтобусе в Москву, пристраивал в какие-то «колдовские заведения».

Про Нею звонившая ничего не знала. Тихон горько усмехнулся, вспомнил свои же слова, сказанные Корнею в Белграде: «Твоё тебя догонит!» Но всё же таки в Пушкино, где жил Корнеюшка с женой и сыном, совсем недавно ушедшим в армию, поехал. В полицию шёл, чтобы поговорить с кем-то по душам, хоть и знал: вряд ли получится. Получилось! Правда, не в Пушкино, а в Агукинской, куда дело было перенаправлено из Пушкинского РОВД. Там-то полицейский, готовый говорить по душам, и отыскался.

Ещё не старый, вызывающе курносый, с весёлыми у глаз морщинками, явно видавший виды капитан степенно представился, объяснил, почему дело передали из Пушкино в Агукинское ОВД:

– Ландышев я, капитан полиции. А в Пушкине просто возиться не захотели. Формально-то брат ваш у нас, в Агукинской, прописан, а жил в Пушкино. Вот и мучаемся теперь. Брат ваш утонул, к несчастью. Это точно. Хоть посылай, хоть не посылай ещё раз водолазов! Пестовское водохранилище – оно, знаете, не маленькое, да и осень… Водолазы не нашли, а одёжка его. Жена признала. Одёжку покажу, но вернуть, как понимаете, пока не могу. Хотя одёжка дорогая, справная. Плащ кожаный, платок цветастый модный. Жена приезжала вещи осматривать, плевалась: мол, не могу этих обслюнявленных бабами вещей видеть. Вот я и думаю: не помог ли ему кто из обиженных мужиков утопнуть?

Каинову бандану и другую белградско-московскую одежду Тиша узнал сразу. Про себя горько усмехнулся: если и правда помогли Корнею, получается, за Нею отплатили.

– И записка имеется! – спохватился Ландышев, я вам сейчас отксерокопирую. Только начата, а очень, очень ясная записка: «Ухожу, надоели, бляхи-мухи. Да вы все и не мухи – яйца мушиные…» Тут, сами понимаете, и добавить-то нечего.

Почерк Каинов со школьных времён изменился мало: стал, пожалуй, ровней, а всё так же крупен и раскидист был, с вычурными завитушками, приверченными к буквам «у» и «б». Была ещё одна особенность: Каинова строка, едва ли не с первого слова уходила резко вверх, но потом вдруг начинала спускаться ниже, ниже. За такие неровные строки в школе Корнею сперва ставили колы, но после того, как он пару раз обложил вслух по-матерному двух молоденьких учительниц, колы исчезли…

Капитан Ландышев на прощание пообещал держать в курсе.

Не заезжая второй раз к Степаниде, Тихон прямо из Агукинской поехал в Москву. Сидя в электричке, боялся лишний раз вдохнуть. Заново вспыхнувшая тоска, шипя жёлто-белой селитрой, вдруг растеклась по жилам, дошла до капилляров и альвеол… Ещё смертельней, ещё горячей, чем утром, обожгла!

«Как жить-существовать без Корнеюшки? Кто мучить по-братски будет? Без бабы Дозы, даже без матери и прочих родных – жить можно. А без Корнеюшки – хрен!»

Поделиться с друзьями: