Очищение. Том.2. Душа

В первом, точнее, в одном из слоев, мы, безусловно, стремились получить знания через этот источник и стремительно скупали весь самиздат, не обращая внимания на качество ксероксов. И то, что на эти переводы невозможно было ссылаться в научном исследовании, поскольку нельзя было даже указать страницу книги, которую цитируешь, — показатель чистоты нашей охоты за знаниями. Но вторым слоем присутствовала и зависть к «америкосам», которым все доступно… и отсюда либо страстное желание стать таким же, либо столь же страстное отторжение.

Я больше был подвержен болезни отторжения, поэтому я ушел в этнографию и путешествовал по русским деревням. Но и не читать все эти книги я тоже не мог. Впрочем, большая их часть так и лежит у меня непрочитанными, поскольку большая часть созданного шестидесятниками и не стоила того, чтобы его изучать. Достаточно было прочитать выводы, сделанные ими же самими. Как раз в той работе Рам Дасса, что называют любимой наши издатели, они имеются.

Эта книга — «Зерно на мельницу» — была написана Рам Дассом уже в 1976 году. И в ней он размышляет о том, какими они были — молодые нарко-революционеры шестидесятых. Я приведу его мысли, из них станет ясно, стоит ли искать душу в работах той поры. К тому же, я надеюсь, это объяснит и то, почему я все-таки предпочел быть антиамериканистом в моих личных поисках.

Исходно психоделическая революция шестидесятых была детищем американских ученых, интеллигентов, как сказали бы в России, но вернее будет сказать — интеллектуалов. Это значит, что она зарождается в среде, где душу не признавали исходно. Такова культура всех американских странников, путешественников за Восточной мудростью.

«Мы вышли из системы философского материализма, в которой мы всецело отождествлены с телом и материальным планом существования, и когда умираешь — то умираешь, так что куй железо, пока горячо. И больше — лучше, а сейчас лучшее время, потому что неизвестно, когда упадет занавес и все это кончится. И лучше не думать об этом занавесе, так как он слишком страшен.

Где-то на пути начинаешь подозревать, что это — только модель — всего лишь еще одна модель? И что эта жизнь — лишь еще одна часть долгого-долгого пути?

В учениях буддизма есть одно…» (Рам Дасс. Зерно, с. 189).

Я очень люблю этот отрывок. Это не слова, не зарисовка, это путь. Я выделил его шаги абзацами и оборвал последний, чтобы показать, из чего вышли и во что ушли шестидесятники.

Они вышли из полного отрицания души и ушли в полное отрицание души. Только они отрицали ее сначала по-Западному, научно, а потом по-Восточному, буддийски. Ибо Буддизм души не знает и не признает.

Этот буддийский парадокс странен, потому что, говоря о том, что человек лишь собрание дхарм, неких поведенческих элементов, как часто говорят, он при этом утверждает, что Будда и просветленные помнят свои прошлые жизни. Что может их помнить, если дхармы после смерти рассыпаются, а потом собираются случайным образом? Впрочем, об этой странности, а возможно, и слабости буддийского учения писалось много, поэтому я его сейчас затрагивать не буду.

Мне важнее показать другое, а именно то, что у увлечения шестидесятников Буддизмом были психологические корни, заложенные именно материалистической Наукой. И это не только отношение к душе как к некоему пережитку или суеверию, неприличному для интеллектуала. В силу этого они старались даже не использовать это слово, зато очень много писали о программировании и перепрограммировании биокомпьютера. Тогда программирование только еще входило в моду.

Но есть и более глубокие соответствия. Если вы вглядитесь в первый абзац, то поймете: человек, потерявший веру в душу и последующую ее жизнь, начинает жить моментом, как говорят, начинает урывать радости жизни здесь и сейчас…

Вот это Здесь и Сейчас и было тем, что захватило умы интеллигенции в Дзен-буддизме, завезенном на Запад учителями, вроде дедушки Судзуки, и подхваченным такими популяризаторами, как Алан Уотс.

Здесь и Сейчас очень долго не понималось, а узнавалось шестидесятниками, как разрешение скинуть оковы общественной нравственности, наложенной Христианством. И как можно больше и лучше! Хочу все сразу! И быстрее к просветлению! Жизнь коротка…

Когда-то, в самом начале их пути, они были иными. Они были правильными мальчиками. И в 1931 году Хаксли писал в «Трактате о наркотиках»:

«Все существующие наркотики предательски опасны, а рай, в который они приглашают свои жертвы, быстро оборачивается адом недуга и моральной деградации. Они вначале убивают душу, а затем и тело» (Цит. по: Головачева, с. 186).

После этого душа пропадает из числа используемых им «сущностей». Если он и употребляет это слово, то лишь как литературный прием. С 1953 года, когда он впервые попробовал ЛСД, Хаксли, как и все шестидесятники, предпочитает говорить о сознании и воевать с религией. Точнее, присваивает себе право поучать Церковь. Теперь он считает, что путь может быть короче…

Какой путь? Путь куда? Это как бы не обсуждается, поскольку изначально предполагается, что речь идет об одном и том же. Но речь Хаксли ведет о том, что религию можно заменить химией!

В 1976 году Рам Дасс скажет:

«В конце 60-х— начале 70-х в наших поисках пути был период фанатизма и путаницы. Мы импортировали модели Востока с огромной скоростью и очень старались обратиться, но в согласии с нашей традицией продвигаться от периферии к центру, — хотя мы и приняли множество символов и всякого снаряжения и могли снаружи выглядеть как Будда, — внутренне мы были просто кем-то, кто старался выглядеть Буддой. Мы были озабочены всякими обетами и обязательствами, отношением к учителям, всей концепцией Гуру и тем, что такое Путь.

В 60-х годах слово «Бог» еще было табу, и мы говорили об "измененных состояниях сознания"» (Рам Дасс. Зерно, с. 201).

Табу были слово «Бог» и слово «душа». Поэтому Хаксли, после приема наркотиков и встреч с Судзуки, позволял себе отменять религии, но не упоминая душу. В 1958 году он пишет статью «Вещества, формирующие сознание». Он говорит здесь не о душе, а о «модификаторах сознания», о «высокоразвитой личности», но при этом использует религиозное понятие рая и ада.

«От практических проблем Хаксли переходит к религиозно-философским, в очередной раз подчеркивая важность религиозного прозрения, пускай оно достигнуто химическим путем, даже если под влиянием наркотика человек вместо рая попадет в ад: "Есть множество людей, для которых несколько часов в аду — в аду, созданном во многом их собственными стараниями, — могут стать бесценными".

Писатель отводит галлюциногенным наркотикам роль широкодоступного средства просветления, очищения от бремени эго. Тем, кого оскорбляет тот факт, что подобного озарения можно достичь, просто проглотив таблетку, Хаксли напоминает о других средствах, практиковавшихся мистиками всех времен и религий. Упрямо возводя пирамиду доказательств, писатель утверждает, что посты, умерщвление плоти, отшельничество, дыхательные техники и тому подобное также изменяли химические процессы в организме.

При этом он ссылается на то, что в свое время об этом же писали Уильям Джеймс и Анри Бергсон. "Теологам придется примириться с существованием модификаторов сознания, — предсказывает Хаксли. — "Возрождение религии", о котором столько времени говорят, произойдет не в результате евангелических массовых сборищ или выступлений фотогеничных проповедников по телевидению. Оно произойдет как следствие открытий биохимиков, которые дадут возможность большому числу людей достичь радикальной трансценденции и понимания природы вещей"» (Головачева, с. 206–207).