Очищение

В конце января закончился первый месяц Цицерона в качестве председателя Сената. Курульное кресло занял Гибрида, а хозяин занялся своей юридической практикой. Без ликторов он приходил на Форум в компании пары крепких ребят из всадников. Аттик выполнил свое обещание: они всегда были неподалеку, но не мозолили глаза так, чтобы все догадались, что они были не просто друзья консула. Катилина тоже затаился. Когда он сталкивался с Цицероном, что было неизбежно в тесноте Сенатского здания, бунтарь просто демонстративно поворачивался к консулу спиной. Однажды мне показалось, что он провел ребром ладони по горлу, когда Цицерон проходил мимо, но никто больше этого не заметил. Цезарь же был сама любезность. Он даже поздравил Цицерона с его выступлениями и его мудрой тактикой. Для меня это был хороший урок. Успешный политик полностью отделяет свою личную жизнь от того, что происходит в его публичной жизни; Цезарь обладал этим свойством в большей мере, чем кто бы то ни было другой из тех, кого я знал.

А затем пришла весть о смерти Метелла Пия, верховного жреца. Это мало кого удивило. Старому солдату было ближе к семидесяти, и он болел последние несколько лет. Он так и не пришел в себя после удара, перенесенного на Марсовом поле. Его тело было выставлено в его официальной резиденции, старом дворце верховных жрецов, и Цицерон, как верховный магистрат, должен был стоять в почетном карауле возле тела. Похороны были самыми грандиозными из всех, которые мне довелось увидеть за свою жизнь. Тело уложили на бок, как во время обеда, и обрядили в одежды верховного жреца. В таком виде его несли на носилках, украшенных цветами, восемь членов коллегии жрецов, включая Цезаря, Катулла и Изаурика. Его волосы были расчесаны и напомажены, в кожу лица были втерты масла, а глаза его были широко открыты; он выглядел скорее живым, чем мертвым. Его приемный сын Сципион и вдова Лициния Минора шли за похоронными дрогами в сопровождении девственниц-весталок и главных жрецов официальных религий. За ними ехали колесницы с представителями семьи Метеллов, на первой из которых стоял Целер. Вид собравшейся семьи и актеров, которые были одеты в маски предков Пия, доказывал, что это был самый могущественный политический клан в Риме.

Невероятной длины кортеж двигался по виа Сакра [22] , под Аркой Фабиана (которую по такому случаю задрапировали в черную материю), а затем через Форум к рострам, где носилки поставили вертикально, чтобы все скорбящие могли в последний раз увидеть тело. В центре Рима было не протолкнуться. Весь Сенат был одет в черные тоги. Зеваки стояли на ступенях храмов, на балконах и крышах зданий, свисали со статуй, и так они прослушали все траурные речи, которых было нескончаемо много и которые продолжались долгие часы. Казалось, что все мы понимали, что, прощаясь со старым Пием — упрямым, суровым, храбрым и, наверное, слегка глуповатым, — мы прощаемся со старой Республикой, и нас всех ждет что-то новое.

22

Священная дорога — главная дорога Римского Форума, соединявшая Палатинский холм с Капитолием.

После того как в рот Пия положили бронзовую монетку и поместили его к предкам, возник сакраментальный вопрос: кто займет его место? По логике вещей, это место должен был занять один из двух самых старых членов Сената: или Катулл, который перестроил храм Юпитера, или Изаурик, у которого было два триумфа и который был даже старше Пия. Оба они мечтали об этом месте, и ни один из них не хотел от него добровольно отказаться. Их борьба была дружеской, но в то же время очень серьезной. Цицерон, которому было все равно, вначале не обращал внимания на происходящее. В любом случае, решение должны были принять четырнадцать членов коллегии жрецов. Однако через неделю после смерти Пия, когда он на улице, вместе с остальными сенаторами, ждал начала сессии, Цицерон столкнулся с Катуллом и вскользь спросил его, принято ли уже решение о назначении.

— Нет, — ответил Катулл. — На это потребуется еще время.

— Правда? А почему?

— Вчера мы встречались по этому вопросу. Так как существует два кандидата равных достоинств, мы решили, что должны вернуться к древнему обычаю и предоставить народу решить, кто займет этот пост.

— По-твоему, это правильно?

— Конечно, — ответил Катулл, с одной из своих всегдашних улыбок, трогая свой похожий на клюв нос. — Потому что я верю, что на ассамблее триб победа будет за мной.

— А Изаурик?

— Он тоже уверен, что победит.

— Ну что ж, удачи вам обоим. Не важно, кто будет победителем, потому что в любом случае выиграет Рим. — Цицерон хотел уже отойти, но остановился и обратился к Катуллу: — А кто предложил изменить порядок?

— Цезарь.

Хотя латынь и очень богатый язык в том, что касается количества метафорических эпитетов, я не могу найти ни в нем, ни даже в греческом языке эпитетов, которые могли бы описать лицо Цицерона в тот момент, когда он услышал имя Цезаря.

— О боги! — сказал он в шоке. — Так он что, собирается выставить свою кандидатуру?

— Конечно, нет. Это будет просто смешно. Он еще слишком молод. Ему всего тридцать шесть, и он не был даже претором.

— Все правильно, но я бы посоветовал всем вам как можно быстрее собраться и вернуться к старому методу выборов.

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что закон об изменении порядка был сегодня предложен людям.

— Кем?

— Лабинием.

— Ах вот как, — Цицерон хлопнул себя по лбу.

— Ты напрасно беспокоишься, консул. Я уверен, что Цезарь не решится выдвинуть свою кандидатуру. Ну а если он это сделает, то с треском проиграет. Народ Рима еще не сошел с ума. Это ведь выборы главы государственной религии. От него требуется абсолютная моральная безупречность. А как ты видишь Цезаря в роли человека, отвечающего за девственниц-весталок? А ему ведь придется жить с ними в одном доме. Это все равно что пустить козла в огород.

Катулл отошел, однако я заметил, что в его глазах появилось сомнение.

Вскоре распространился слух, что Цезарь действительно собирается выдвинуть свою кандидатуру. Все нормальные жители не поддержали эту идею, и по городу стали ходить грубые шутки, над которыми все громко смеялись. Однако что-то в этом было — что-то в самой его наглости, на мой взгляд, — что не могло не вызвать восхищение. «Этот человек — самый феноменальный игрок, которого я когда-нибудь встречал», — сказал о нем как-то Цицерон.

— Каждый раз, когда он проигрывает, он просто удваивает ставки и опять мечет кости. Теперь я понимаю, почему он отказался от закона Рулла и оставил в покое Рабирия. Он понял, что верховный жрец вряд ли выздоровеет, просчитал вероятности и понял, что понтификат — это гораздо более интересная ставка, чем две предыдущие.

Цицерон с удивлением покачал головой и стал работать над тем, чтобы третья ставка тоже не сыграла. И ему бы это удалось, если бы не две вещи. Первая — это феноменальное упрямство Катулла и Изаурика. Несколько недель Цицерон провел в обсуждениях с ними, пытаясь убедить их в том, что они не должны выставлять обе свои кандидатуры, что это только расколет антицезаревскую коалицию. Но они были гордые и болезненно самолюбивые старики. Они не уступали, отказывались тянуть жребий и не хотели выдвигать никого в качестве общего кандидата. Поэтому в конце концов оба их имени были указаны в бюллетенях.

Второй вещью были деньги, которые и сыграли решающую роль. В свое время говорили, что Цезарь подкупил трибы таким количеством денег, что монеты перевозились на тачках. Где он взял их столько? Все показывали на Красса. Но даже для Красса сумма в двадцать миллионов была немаленькой. А именно двадцать миллионов сестерций Цезарь, по слухам, заплатил за свое избрание! Чтобы ни говорили, но накануне голосования, которое состоялось в мартовские иды [23] , Цезарь понимал, что поражение будет его концом. Он никогда бы не смог выплатить такой суммы, если бы его карьера пошла под откос. Все, что ему оставалось в этом случае, было унижение, бесчестье, изгнание и, возможно, самоубийство. Именно поэтому я склонен верить известной истории о том, что, когда Цезарь шел на Марсово поле, он, поцеловав мать, сказал, что или вернется верховным понтификом, или не вернется вовсе.

23

15 марта.