Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Взгляни на меня, Нанду.

На угрюмом лице метались тусклые отсветы, человек пытался улыбнуться — не получалась улыбка.

— Радуешься, Нанду?

— Нет, что вы говорите... — смешался он. — Как мож­но радоваться чужой смерти...

Отец не сводил с него глаз, в глазах была горечь. Че­ловек снова попытался улыбнуться, и снова не получи­лось.

— Ступай прочь! — Отец повернулся к нему спи­ной. — И не смей являться в мой дом, ступай, сту...

...Когда дверь притворилась, отец посмотрел в окно, вслед ушедшему.

Задумчиво, с жалостью следил он за уходившим в ночь, а бледные блики очажного огня все так же упря­мо терлись о его спину, голову. Время шло...

ЛЕСНАЯ ОПУШКА

Взгляд Доменико вяло скользил по знакомым ло­маным узорам тяжелого, к потолку подобравшегося ков­ра. Во дворе с утра кололи дрова, но резкие, короткие удары с размаху бившего топора лишь изредка проника­ли в его дремотное сознание. Лень было вставать, и, ле­жа лицом к стене, он поневоле разглядывал ковер. Хоте­лось пить. Потянулся к медному кувшинчику у изго­ловья, поднес к губам и скривился — теплой оказалась вода. Ногой скинул одеяло, поднялся. Босой прошел к окну. Внизу парень его лет рубил дрова. Да, можно было и его окликнуть, конечно, и велеть принести воды, но постеснялся — его лет был парень. Вернулся к посте­ли, лениво потянулся за рубахой, но морил сон, и он одевался, не разлепляя век. Неохота было спускаться во двор, и снова выглянул из окна — к воротам шел Бибо. Обрадовался: не выносил старшего работника.

— Эй, Бибо!

— Чего тебе?

— Дай попить.

— Попить? — протянул Бибо, пытаясь увильнуть, и нашелся: — Эй, слышь, парень, снеси ему наверх све­жей воды...

Парень всадил топор в здоровенный чурбак и побе­жал за кувшином.

Разом опротивело все. Нехотя спустился во двор — ни Бибо, ни парня там уже не было. Подошел к дровам, ухва­тился за топор, но, крепко всаженный, он не поддался, поднатужился, рванул изо всех сил и отлетел вместе с ним, толкнув кого-то спиной. Обернулся — за спиной нерешительно улыбался ему парень, прикрыв ладонью кувшин. Доменико тоже заулыбался и, перекинув топор в левую руку, правой поднес кувшин ко рту, однако не удержал — большой был кувшин. Приставил топор к но­ге, обхватил прохладный глиняный сосуд всеми десятью пальцами и всласть напился, потом снова взялся за то­пор. Парень остерег:

— Ногу не покалечь.

Доменико задели его слова, но ничего похожего на насмешку в лице парня не заметил. Настроение все равно испортилось, и он равнодушно протянул ему топор.

Вышел за ворота, побрел по дороге, медленно шел, не спеша, раза два груженая арба обогнала. Брел, не ду­мая, куда и зачем, не знал, чем заняться. По сторонам дороги, на полях и виноградниках, трудились крестья­не — пололи, мотыжили, утирали рукой взмокший лоб, на минуту-другую расправляли онемевшую спину и сно­ва брались за мотыгу.

Да, правда — чужак!

А тот, укрывшись в тени на лесной опушке, подложив руку под голову и закрыв глаза, думал свою думу.

Беглец испуганно вскочил было, но, увидев Домени­ко, успокоился.

— Это ты...

— Да, напугал?

— Нет, от неожиданности просто. Задумался и... Не знаешь, что это, Доменико?

— Лесная груша, дичок.

— Похожа на садовую.

— Да, полно ее в лесу, кислятина, есть нельзя.

— Почему же, на вкус ничего, хорошая.

— Вырастет в лесу хорошая, как же!

— А чего не вырастет, видишь — растет... К слову сказать, Доменико, нет на свете плохого дерева, плохого растения...

— Нет, говоришь? — Доменико подумал и вспом­нил : — А вот папоротник, на кой он, какой от него прок?

— Дался тебе этот папоротник, — засмеялся Беглец, — чем он тебе мешает?

Доменико смутился, устремил взор в сторону селе­ния какой-то крестьянин, издали не разобрал кто, бил молотом, звук запоздало докатывался до опушки. Долго следил за ним, потом уставился на небо, сладко зевнул.

— Знаешь, если хорошо понаблюдать... Иной раз такое встретишь, не поверишь даже... Вообще-то... Может, и сам знаешь... кое-где удивительные хищники водятся...

— И у нас они есть — медведи, волки...

— Нет, я не о зверях, о хищных растениях говорю.— Беглец облизнул губы.

— Хищное растение?

— Да... растение, которое питается мухами, комара­ми и всякой мошкарой.

— Растение? — Доменико попытался улыбнуться.

— Да. — Беглец пришел в возбуждение. — Не веришь? Ты ничего на свете не видал и должен мне верить. — Он пристально всмотрелся в Доменико. — Обиделся?

— Нет!

— Ладно, Доменико, — Беглец опустил руку ему на колено. — Я не собирался тебя обижать, не думай, будто умом кичусь, похваляюсь, разве не видно, мне как раз ума и недостает, но я навидался, натерпелся тоже... Всю жизнь по свету маюсь, гонят, Доменико, враги дони­мают, никто меня не любит, да что там любить — толь­ко б не трогали, не замечали, жил бы себе тихо, пони­маешь? Раньше не бывало со мной такого, а теперь все мерещится кто-то лютый, ярый, притаился за валуном, укрылся за деревом, подстерегает в кустах, ухмыляется злобно... С растениями тут связи никакой, понятно, нет... Впрочем, есть связь, как нет, — извелся я от вечного стра­ха, покоя хочется, Доменико, и, если удается найти кров, надежно укрыться, и кусок хлеба есть, и вода, невольно умиротворяется душа, и, глядя на все — на деревья, тра­ву, на всяких букашек, — отхожу сердцем, а когда эти растения обнаружил, хищные, расстроился очень... Много думал... Может, путано говорю, Доменико?..

— Нет, отчего же.

— Потрясло меня, — Беглец махнул рукой. — Никогда бы не подумал, что растение станет хищником.

«Хоть бы прошел кто мимо, скучно как...» — помеч­тал Доменико.

— И, думаешь, только одно растение хищное? Их столько, и все разные... Слушаешь, Доменико?

— А?

— Слушаешь меня, говорю?

— Да.

— Вообще-то растения питаются воздухом и соками из земли. — Беглец успокоился и заговорил складно: — Корнями тянут из почвы соки, а через листья получают питание из воздуха. Но некоторые растения, если им не хватает пищи, делаются хищными. У одного из них — не­пентесом называется — на листьях кувшинообразный от­росток появляется, Доменико, величиной с палец и даже с руку. Окраска яркая, и нектар выделяет. Залетит в него мошка — и конец ей, кувшинчик прикроется, скатится пойманная мошка по скользкой стенке на дно, в жидкость, и переварит ее растение.

— Правда? — Доменико не проявил особого удив­ления.

— Правда. И много еще таких растений, не схожи они меж собой — у одних листья выделяют клейкий сок, другие душат насекомое узкими змеистыми листьями, — словом, на разные лады устроены, но у каждого из них есть настоящий, довольно большой цветок, который не вмешивается в дела своих листьев, по крайней мере с ви­ду кажется невинным, красивый цветок.

Беглец умолк, и Доменико облегченно отвернулся от него — неловко было не слушать, а тот очень уж долго рассказывал о цветах...

— А сам говорил — нет плохого дерева и плохого растения, — напомнил немного погодя Доменико и, по­скольку Беглец не поднял головы, перевел торжествую­щий взгляд на селение.

Но Беглец потянул его за ворот, придвинулся вплот­ную и тихо сказал:

— Одно знай твердо, Доменико: хищное растение взрастает на плохой почве, понимаешь, — на скверной поч­ве. Не растение виновато, что убивает насекомых, а поч­ва, место, где оно растет. Хорошенько запомни это, Доменико.

— А-а, — равнодушно отозвался Доменико. — Пошли-ка домой, а? По-моему, дождь собирается.