Одержимость

Хотя слово «ожидающий» подходило не вполне. Весь мир и Эрика, в том числе, были забыты, он же ходил от экспоната к экспонату с отрешенностью пеликана. Чеканка на бочках из-под керосина, статуэтки Водуна и Шанго были выставлены на стендах под картинами, на фоне бархатной коричневой драпировки.

Он изучал одну из висевших на стене картин, когда Эрика громко представила меня:

— Ты, конечно, помнишь Нору Бенсон.

Мусульмане называют это «барака» — комбинация энергии, теплоты и душевного обаяния, которой обладают святые или целители. Ею обладают также богатые психиатры. Когда доктор Рейхман взял меня за руку и уделил мне все свое внимание, его радость от встречи со мной и участливое отношение к моему здоровью произвели эффект нескольких бокалов мартини. Его седые волосы были столь же густые, как и тогда, на Рашен-Хилл в Сан-Франциско. Несмотря на то, что была зима, тело его было покрыто бронзовым загаром. Его хорошо сшитый костюм был так же немного помят, и пахло от него тем же одеколоном.

Мы бурно обменивались любезностями, затем, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом, он взял меня за руку и указал на картину, которую он перед этим рассматривал.

— Что вы об этом думаете? — спросил он. — Я не большой любитель примитивизма — двухмерные сараи и деревья, намалеванные по-детски чистыми цветами, абсолютно не волновали меня, а эта работа, без сомнения, была сделана в стиле примитивизма: белый, какой-то сказочный катафалк, едущий по тропической улице: все, конечно же, размалеванное ярко-красной и ярко-голубой красками.

— Посмотрите внимательнее на катафалк, — подсказал он мне.

Я уставилась на него, стараясь не разочаровывать собеседника. Но увидела всего лишь повозку, которую тянули четыре украшенные перьями лошади.

— Неужели у них на островах есть такое? — сказала я уклончиво.

— Несомненно. Эти повозки используются, главным образом, для похорон детей. Но обратите внимание сюда, дорогая моя, — на этом обычном, европейского образца, катафалке вы можете заметить полосу из наклеенных на него ракушек!

Еще раз оглядев маленький катафалк, я заметила идущую по всему его периметру тщательно прорисованную тонкую горизонтальную линию из ракушек. Чем она привлекла его внимание — было совершенно непонятно.

— Это Вуду, — сухо сказала Эрика.

— Разве можно так спокойно об этом говорить? — возмутился доктор Рейхман. — Эти ракушки олицетворяют магический культ, распространенный от Океании до Гарлема. Вы видели маленькие статуэтки, украшенные ракушками, которые продаются на Сто Десятой улице?

— Это гаитянские амулеты, — сказала Эрика.

— Отнюдь нет, дорогая моя. Отнюдь. А что ты скажешь о тринидадском Шанго, о кубинском Сантерио, об Обеа на островах? Это не только Гаити.

В их споре, который, на мой взгляд, явно затянулся, я ровно ничегошеньки не понимала. Доктор крепко схватил меня за руку и оттащил к другой картине.

— Что вы здесь видите? — спросил он.

На картине, выполненной в коричневых и зеленых тонах, на вершине горы были нарисованы несколько домиков. На переднем плане был нарисован сахарный тростник, старые виноградные лозы и маленькая хижина из ржавого оцинкованного железа, зажатая между страшноватого вида пальмами. Свет на всей картине имел какой-то зеленоватый оттенок. В правом нижнем углу был нарисован голубоватый огненный шар. Во мне проснулось неприятное чувство, что я видела все это в каком-то кошмарном сне.

— Это Гайама, Пуэрто-Рико, поселок ведьм, — сказал доктор Рейхман. — Огненный шар это «бруха» — ведьма. Она вылетает по ночам в поисках своей очередной жертвы.

— В этой картине есть что-то пугающее, — заметила я.

Он с видом победителя взглянул на Эрику.

— Это не Вуду, дорогая моя. Это пуэрториканская мифология, и ты можешь встретиться с ней в Эль-Баррио, в Испанском Гарлеме. Она была занесена в Нью-Йорк эмигрантами тридцатых годов.

Я вспомнила колокольчики на дверях и магическую воду в доме, где жил Джоэл.

— Я слышала о эспиритизме, — сказала я.

— Да, сеансы вызова мертвых, «брухерия» или колдовство, заклинания против этого… Как много магазинов «Ботаника» вы видели в городе? — спросил он.

Я конечно встречала их в Ист-Вилладж, но считала, что это обычные цветочные магазины.

— Они продают порошки для вызова духов, для защиты от «черного глаза», сушеные лепестки мимозы от «заклинания смертью», — рассказывал доктор Рейхман.

Я вспомнила Веронику, такую серьезную и современную, обучающуюся печатать на пишущей машинке. Несмотря на все это, она жила в Эль-Баррио. У меня возникло неприятное чувство, как будто она прячет от меня какую-то свою неведомую тайную жизнь.

— Вокруг вас город суеверий, — сказал доктор Рейхман. — И этим суевериям подвержены тысячи умов.

— Ты точно разрушишь свою профессиональную репутацию, — заметила Эрика.

Этот разговор вспомнился мне через неделю, когда Вероника и я помогали Джоэлу перевезти вещи с его старой квартиры. Совершенно неожиданно он нашел себе новую квартиру в Вест-Вилладже. Меня это несколько обеспокоило. Его несколько дней пребывания у меня уже растянулись на весь февраль, и я считала, что он так и останется у меня. Но период болезни прошел, и я не могла удерживать его.

В это утро Вероника и я вызвались помочь Джоэлу в переезде, и он, просмотрев «Вилладж Войс, нанял большой цыганский фургон.

Меня это удивило даже больше, чем его неожиданный переезд. У него было не очень много вещей. Хватило бы небольшого грузовика. Пока бородатые цыгане вместе с Джоэлом перетаскивали вещи, я поднялась, чтобы помочь Веронике с уборкой.

Разговор с доктором Рейхманом вспомнился мне, когда я чистила раковину. Думаю, причиной тому послужило название порошка для чистки — «Магический порошок». Взглянув на Веронику, которая ожесточенно скребла сковородку, мне захотелось спросить у нее, что она знает о вызове мертвых. Но она выглядела такой радостной и современной, прямо как симпатичные девушки, идущие каждое утро на работу в страховые компании, что я не решилась затрагивать эту тему.

И все же я знала, что под блеском современного Нью-Йорка скрываются первобытные суеверия. Вероника родилась на островах, и, даже, как она рассказывала, провела свое детство в трущобах под названием Ла-Эсмиральда. Чистя раковину, я вспоминала лачуги из листов ржавого железа и рубероида, тянущиеся от стен Сан-Хуана до голубых волн Атлантического океана.

Однажды, когда я еще училась в колледже, на каникулах, во время путешествия по Карибским островам, закат застал меня во время осмотра одного из старых кладбищ. Окруженная бледно-белыми мраморными стенами, я наблюдала как чернеет океан, как небо становится более низким, а приютившиеся у подножия утеса хижины, покрытые рубероидом, неожиданно становятся страшными и угрожающими. Эти перемены произошли так быстро, что я испугалась и, путаясь в высокой траве и спотыкаясь о могильные плиты, бросилась назад в город. Я не останавливалась, пока не добежала до старого католического собора на Калле Сан-Себастьян. Затем, чтобы успокоиться, я спустилась в кабачок «Сэмс Плейс» и заказала рома с кока-колой. Когда мое сердце перестало бешено колотиться, я купила гамбургер. Вкус был приятный, знакомый и успокаивающий.

На следующее утро, в своей чистой свежей постели в гостинице, я убеждала себя, что просто на меня подействовало сочетание темноты и кладбища. Может быть. Но в памяти остался первобытный ужас от встречи с чем-то абсолютно чужим.

Так вот, Вероника ходила по этим узким кривым улочкам, усыпанным банками из-под пива и разбитыми бутылками, среди бесчисленных кур, кудахтающих под ногами. Она просыпалась под шум семейных ссор. Именно зная о ее детстве, я побоялась спросить ее о «брухерии». У нее совсем не осталось испанского акцента, и на вид она ничем не отличалась от молодежи, штурмующей подземку в часы пик.