Одержимость

Наконец из коридора навстречу мне вышел Джоэл. На нем был такой же халат, что и на остальных, и он так же шаркал ногами по полу, стараясь не потерять бумажные тапочки. Он был небрит и выглядел похудевшим, как после болезни, но это был, без сомнения, прежний Джоэл.

— Салют, Нор, — сказал он в своей обычной манере, и только взгляд выдавал смущение. Мы неловко поцеловались — у меня в руках был бумажный пакет. Остальные пациенты потеряли к нам интерес.

— Я купила сигарет, — сказала я.

— Спасибо, — пробормотал он, а потом попытался съязвить: — Не занять ли нам места в этой консерватории? — он кивнул в сторону зарешеченного окна, и мы направились к деревянной скамье.

— Я бы закурил, — сказал он.

Я дала ему пачку, но тут же вспомнила о предупреждении в коридоре.

— Черт возьми, спички… — сказала я.

Поначалу он растерялся, затем его высокие скулы тронул румянец. Джоэл кивнул на мою сумку, я открыла ее, и он тут же отыскал взглядом коробок спичек. Когда сигарета была у него наготове, я зажгла для него огонь, затем последовало долгое напряженное молчание.

Я вспомнила шахматные партии, которые мы разыгрывали в детстве. У него уходило ужасно много времени на каждый ход, но играл он очень хитроумно. Иногда, когда он напирал особенно сильно, то становился твердым и даже безжалостным, но довести его до этого было очень трудно. Сейчас он упрямо молчал, но я чувствовала, что он в напряжении — сигарета в его руке дрожала. Лишь лобовая атака могла пробить это состояние. И все же я не могла заставить себя это сделать, а вместо этого сказала:

— Я взяла Вальтера домой.

— Спасибо. — Он внимательно изучал дым от сигареты.

— Я взяла твою парусиновую сумку.

— Превосходно.

— Я нашла ее на антресоли.

Он неопределенно кивнул. Похоже, он не помнил ножа с выкидным лезвием. Я решила не ходить вокруг да около и спросила его напрямую:

— Так что же ты принял?

Он молчал. Между бровями появилась небольшая складка, как-будто я ему уже немного надоела.

— Это я нашла тебя на полу.

Складка между бровями углубилась. Он опустил голову и стал внимательно изучать свои тапочки. Они были сделаны из белой бумаги с маленькими черными точками, которые создавали эффект перфорации.

— Ты спросил меня, кто я, — сказала я, — а затем дрался с врачом санитарной службы.

Он поднял голову. Тут я поняла, что все его тело должно быть в синяках, после того как на него надели смирительную рубашку. Видимо, он не догадывался, от чего у него все болит.

— Ты разве не помнишь, — спросила я, — как я тебя нашла, полицию, скорую помощь, Тэда в госпитале?

Его симпатичное лицо исказилось, он весь напрягся. Наконец, глядя мне в глаза, он произнес:

— Видишь ли, я ничего не принимал.

Я смотрела на свою старую, но самую большую любовь, на запутавшуюся в жизни и покинутую мною любовь, вспоминала наше детство, когда все наши обманы и уловки были очевидны. Когда он разбивал чашку, то ложился спать засветло. Когда он украл деньги, приготовленные для прачечной, чтобы купить черепаху у мальчика из соседнего квартала, он ушел из дому и прятался в кустах возле библиотеки до тех пор, пока его не нашла полиция. Он никогда не врал, как остальные дети. Он не любил обманывать, лишь старался как можно дальше оттянуть момент признания. Он врал лишь тогда, когда его заставали врасплох, глупо, бесхитростно, не принимая во внимание очевидные факты. Такое зрелище выводило меня из себя — зажмурив глаза, Джоэл бормотал ерунду, отрицая очевидное.

Мне захотелось взять его за плечи и вытрясти из него правду. Вместо этого я спросила:

— Почему ты всегда отрицаешь очевидное?

Он пожал плечами. Этот его старый жест всегда бесил меня, мне захотелось его ударить, но в нашей семье никто никого не бил, нашим оружием были слова.

— Если ты ничего не принимал, почему же ты здесь? — я кивнула головой в сторону решеток на окнах, на вконец опустившихся алкоголиков, на наркоманов, на просто сумасшедших. — Тэд вызвал скорую. Ты не узнавал меня. В доме была полиция, санитары, врачи. Все занесено в официальные протоколы. Если ты не скажешь, что ты принял, ты проведешь здесь годы.

Не то в страхе, не то в гневе он пытался что-то сказать, но тут появилась Шерри Тэлбот, с трудом тащившая огромную парусиновую сумку. Возможно, она вошла во время нашего разговора и мы не заметили ее. Теперь же она как бы материализовалась перед нами.

Годы избирательных кампаний, по-видимому, приучили ее к таким пустякам, как семейные ссоры в сумасшедших домах. Она лучезарно нам улыбнулась.

— Салют, Джоэл. — Ее глаза блестели, светлые волосы сверкали, она открыла свою сумку, и Джоэл в замешательстве уставился на чисто вымытые яблоки, виноград и персики, аккуратно завернутые в зеленый целлофан.

— Как ты сюда попала? — спросил он наконец.

— Я вспомнила одного парня, с которым встречалась прошлым летом в Хамптоне. Он работает в администрации госпиталя.

— Но как ты узнала, что я здесь?

— Мне сказала Нора, — ответила она.

Он посмотрел на меня как на предателя, и я поняла, как может себя чувствовать человек, пойманный врасплох, небритый, в старом выцветшем больничном халате, с бумажными тапочками на ногах. Но уже не было времени ничего объяснять. Джоэл и я грустно молчали, а Шерри, усевшись на скамейку рядом с нами, совершенно не обращая внимания на зарешеченные окна и толпы сумасшедших, взахлеб рассказывала нам о статье в газету, которую она попросила написать.

Пока она болтала, Джоэл непроизвольно глубоко вздохнул. Я бы не обратила внимание, пока он не вздохнул снова. Тогда я вспомнила нашу мать: она вздыхала так, когда последний раз была дома. Это был необычно теплый майский день, и она открыла все окна, чтобы запах лилий проникал в комнату. Весь день она лежала в этом сладком теплом воздухе, глубоко вздыхая, повернув голову к телевизору, откуда доносились смех и болтовня. В эту ночь отец снова отвез ее в пансионат. А на следующий день она была мертва — нашла ножницы в сумке у сиделки.

Шерри чирикала, а я смотрела на Джоэла. В его глазах была скука, лицо побледнело. Как бы там ни было, я заберу его отсюда.

Когда к нам подошел врач, чтобы сказать, что визит окончен, я выпалила:

— Я собираюсь нанять частного психиатра.

— Зачем? — удивился Джоэл, а затем переменил тактику. — Я думаю, что ты права. Я, пожалуй, скажу им, что принял ЛСД прошлой ночью.

— Это будет прекрасно, Джоэл, — сказала я: я прекрасно понимала его, он имел в виду, что скажет об этом врачам, и вовсе не собирался признавать этот факт передо мной.