Одержимые блеском: о драгоценностях и о том, как желание обладать ими меняет мир

Людовик XVI отвел жене маленький дворец – Малый Трианон, – который его дед построил для одной из своих любовниц. Он и стал основной резиденцией Марии Антуанетты. Она отремонтировала Трианон (за большие деньги) и превратила его в идиллический вариант деревни. Королева проводила в этом дворце время со своими детьми, подругами и избранными гостями. Они собирали цветы, устраивали пикники, играли с овечками и наслаждались сверхшикарной «простой жизнью» в стиле Руссо.

Королева по-прежнему устраивала праздники, но скромные, только для самых близких и дорогих людей. (Удивительно – или неудивительно, – что ее муж бывал там лишь изредка.) Можно возразить, что эта искусственно созданная простая жизнь была столько же дорогой и сибаритствующей, как и жизнь в Версале. Но стоит подчеркнуть, что Мария Антуанетта в Трианоне была совсем не той королевой, какой многие ее себе представляют.

Уединение Марии Антуанетты в Трианоне бесило придворных в Версале куда сильнее, чем ее чрезмерные усилия произвести на них впечатление, в большей степени потому, что их на праздник не приглашали. В конце концов, всем хочется быть в А-списке, даже если им невыносима личность, возглавляющая его. Единственное, что не изменилось в Марии Антуанетте, так это ее пренебрежение протоколом. Это было заметно по ее нежеланию проводить больше времени при дворе или приглашать «важных» придворных в свою деревню в Трианоне. Точно так же она отказывалась следовать некоторым традициям Версаля (и, следовательно, неофициально уничтожила их), которые показались ей неприличными, когда она только прибыла в Париж. Это относилось к еде на публике, одеванию в присутствии посторонних и частным разговорам с мужем в присутствии любого, кто пожелал послушать.

Всегда первая в моде, Мария Антуанетта решила, что она покончила с той самой изысканностью, которой она прославилась. Королева начала носить большие широкополые шляпы и комфортные свободные муслиновые платья с шелковыми лентами, завязанными вокруг талии. Ее украшения стали (относительно) скромными. Как и прежде, все вокруг округляли глаза и выказывали недовольство, но это не помешало остальным подражать ей. Люди всегда поступают так по отношению к знаменитостям, которых им так нравится ненавидеть.

Не отставать от Бурбонов

Зачем мы это делаем? Откуда берется это желание копировать и соревноваться?

Зависть является, если можно так сказать, дьявольским близнецом позиционного товара [93] . Мы уже выяснили, что позиционный товар – это кольцо с бриллиантом в знак помолвки у вас на пальце. А как насчет вашей машины, одежды, вашего дома, магазинов, в которых вы делаете покупки? Что, если ваше финансовое и социальное существование стало заложником позиционных товаров?

93

Позиционный товар, если вы не забыли, – это экономический термин, обозначающий товар, не имеющий абсолютной ценности. Его стоимость измеряется исключительно в сравнении с похожим имуществом людей одной социальной группы. Иными словами, ваш бриллиант в один карат выглядит отлично, пока вы не увидите у подруги бриллиант в два карата. В этот момент ценность вашего камня летит вниз. Позиционный товар заставляет нас испытывать потребность в том, что есть у равных нам людей или у тех, кто выше нас по статусу.

В своей книге «Дарвиновская экономика» (2011) экономист Роберт Г. Фрэнк из Корнелльского университета задается тем же вопросом. Он рассматривает модель, которую называет «каскады расходов». Поскольку «мы не просто пытаемся не отстать от соседей, мы пытаемся превзойти их» [94] , каскад расходов похож на гонку вооружений. Каждое действие (или покупка) встречается с все б'oльшим и б'oльшим противодействием, как в пинг-понге, когда шарик отбивается со все большей силой. Мы все боремся за место в бесконечной гонке, пытаясь не отстать. В конце концов, это выживание самого сильного, а не выживание умеренно сильных. Мы все буквально заряжены на борьбу. У женщины есть бриллиантовое колье. Ее сопернице необходимо бриллиантовое колье большей стоимости. В ответ первая женщина покупает бриллиантовые серьги. Второй женщине необходимы более крупные серьги. Наконец, третья женщина, которая вообще не может позволить себе купить бриллианты, чувствует себя вынужденной купить хоть какое-нибудь украшение, чтобы не выбыть из гонки. Поведение – или одержимость – распространяется как лесной пожар, пока все не рухнут в одну и ту же финансовую пропасть. Помните луковицы тюльпанов?

94

Dan Ariely and Aline Gr"uneisen, “The Price of Greed”, Scientific American Mind, November/December 2013, 38–42.

Дэн Ариели и Алина Грюнайзен написали о модели каскада потребления: «Эта цепь событий может достичь кульминации в любых классах, тратящих больше, чем они [могут] позволить, что приводит к более высокой вероятности банкротства из-за увеличивающегося долга» [95] . Финансовый кризис 2008 года в США был следствием многих факторов, но система обрушилась именно из-за сочетания потребительского каскада трат и подобной же (пусть и обратной) одержимости организаций, которые их финансировали. Каскады потребления были ведущей социальной и экономической моделью в Версале и до некоторой степени в Париже [96] . И они подталкивали страну к банкротству.

95

Dan Ariely and Aline Gr"uneisen, “The Price of Greed”, Scientific American Mind, November/December 2013, 38–42.

96

Это не относится к тем людям, у кого не хватало денег даже на еду.

Яростное и отчаянное желание подобраться поближе к вершине аристократической пирамиды не исчезло, когда Мария Антуанетта отказалась от непрекращающихся увеселений при дворе. В каком-то смысле ее социальное отречение от Версаля лишь усилило это желание. До Трианона правила поведения были если не простыми, то хотя бы понятными. Но потом королева изменила правила игры. До этого все знали, что надо делать, чтобы оставаться модными, сильными и уважаемыми (эти три прилагательных были в те времена синонимами). Надо тратить. Выглядеть богатыми. Показываться на балах, сверкая драгоценными камнями с головы до ног. И тут женщина, стоящая на вершине этой социальной пирамиды, вдруг спрыгнула с нее и ушла прочь.

Она сняла свои роскошные наряды, парики и украшения. Надела соломенную шляпу и муслиновое платье, объявила простоту шикарной. Ей просто понравился этот тренд (Руссо был в ярости) или она давно мечтала вернуться к более обыденным условиям своего детства? Кто знает… Возможно, она все еще играла. Или искренне ненавидела двор. Или действительно любила овечек.

Куда важнее то, что представители аристократии, многие из которых никогда не любили Марию Антуанетту, начали испытывать досаду и раздражение. Их бесило то, что им приходится догонять Бурбонов. Тем временем крестьян все сильнее бесила сама абсурдность подобного соревнования.

Грязное французское белье

Леди Антония Фрейзер, наиболее признанный биограф Марии Антуанетты, выразилась так: «Зачем убивать королеву-супругу?» Фрейзер настаивает на том, что никто за пределами Франции, даже во времена Террора, не ожидал, что французский народ убьет королеву. Изгнать ее, покончить с ней, но убить? Объединить революционеров вокруг ее смерти?

Почему?

Она совершенно ни за что не отвечала. За двадцать лет во Франции она не приняла ни одного политического решения. Ее работой было производить на свет наследников. И когда ее супруг сдался, она сделала то же самое. Нет смысла винить ее за экономический кризис во Франции только потому, что в юные годы она веселилась и тратила деньги. Эта буря зрела в течение пяти десятилетий. Но пока налоги росли (в немалой степени из-за того, что Людовик XVI поддерживал американскую революцию [97] ), народ терял землю, временные изменения климата привели к неурожаям, и королеву обвиняли практически все. Понятно, что народ возненавидел правительство. Но почему королева стала козлом отпущения?

97

Людовик XVI поставлял оружие и порох американским революционерам. Ироничная пауза. Даже когда условия в его собственной стране ухудшились, он отказался прекратить поставки. Его главной целью было ослабление Англии. Другой целью было избавиться от репутации слабого правителя.

Таблоиды только подливали масла в огонь.

Существовала «огромная индустрия полулегальной или нелегальной литературы памфлетов, поставляемых из Голландии, поставляемых из Лондона, поставляемых из Швейцарии», как считает Саймон Шама [98] . Новые компании образовывались с одной целью: как можно быстрее начать создавать скандальные листки и распространять их ради прибыли. Они чаще всего придумывали информацию, наносящую вред известным людям, в первую очередь Бурбонам в Версале. Слухи и домыслы выдавали за официальные факты. По большей части авторы брали мнение людей и возвращали его этим же людям, но в искаженном и преувеличенном виде, словно отражение в кривом зеркале. Они не только пропагандировали образ монархии как неэффективной, сибаритствующей и неумеренной в расходах власти, но и сделали критику монархии допустимой, превратив ее в тему разговоров публики.

98

Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.

Памфлеты, и это вежливое название тех скандальных листков, циркулировали по всему Парижу, по всей Франции и даже в остальной Европе. Эти так называемые памфлеты состояли в основном из рисунков – некоторые с подписями, другие без них, – представлявших собой жестокие, непристойные и оскорбительные карикатуры на монархию. Они были злонамеренными и клеветническими, но королевский цензор ничего не мог с ними поделать, даже после требования короля: «Любыми средствами остановите эти злобные листки» [99] . Но проблема оказалась глубоко укорененной, а поток подобной литературы слишком большим и интернациональным для королевского цензора старой школы. Количество казалось бесконечным благодаря печатным прессам, а желание населения прочитать их было огромным.

99

Grubin, Marie Antoinette and the French Revolution.