Один день что три осени

Так уж получилось. И неизвестно теперь, где витает зола от картин Шестого дядюшки. Той же ночью Шестой дядюшка явился ко мне во сне: яньцзиньская переправа, снег валит стеной, а на берегу стоит дядюшка в белом саване и, извиваясь всем телом, поет какую-то арию. Потом застилавшие небо снежинки преобразились в несметную россыпь его картин, он протянул в моем направлении руку и заголосил: «Что поделать? Что поделать? Как быть? Как быть?». Проснувшись, больше я уже глаз не сомкнул. Спустя месяц я принял решение взять и заново собрать все сгоревшие дотла картины Шестого дядюшки. Рисовать я не умею, зато могу соединить разные сюжеты картин в одном романе. Другими словами, раз уже нельзя увидеть картины Шестого дядюшки, остается лишь написать роман в память о наших с ним отношениях, а также в память о запечатленном на его картинах Яньцзине.

Но когда дело уже дошло до написания романа, это оказалось не так-то просто. Все эти картины представляли собой разрозненные эпизоды из жизни, между тем как персонажи и события романа необходимо было увязать между собой. Помимо этого, некоторые из картин Шестого дядюшки относились к постмодерну, соответственно изображенные на них люди и среда были искажены или преувеличены, в них читались переходы из нашего мира в потусторонний, их населяли добрые и злые духи; другие его работы напротив выглядели очень правдоподобно, на них отображались бытовые сцены, обычные люди и текущая рутина повседневной жизни; причем техники, в которых писались эти два вида картин, заметно отличались; применительно к картинам, которые рисуются каждая отдельно, это допустимо, но в пределах одного романа изобразительные приемы и стиль письма должны быть едиными. Написав две главы, я уже думал бросить это дело, но потом рассудил так: пусть я всего лишь писака, которому и курицу-то связать не по силам, однако своей писаниной я помогаю людям развеять тоску, к тому же в душе я всегда одобрял увлечение Шестого дядюшки. Надо использовать свое какое-никакое мастерство, чтобы оживить позабытые чувства и мечты моего друга, нельзя бросать слов на ветер и останавливаться на полпути, поэтому с горем пополам я продолжил писать дальше.

Пока я писал, то изо всех сил старался согласовать между собой все, что проявлялось в картинах дядюшки, от постмодернизма, всякого рода искажений, преувеличений и переходов из одного мира в другой с их добрыми и злыми духами до реалий повседневной жизни; при этом реалии повседневной жизни стали основой повествования, а все эти искажения, преувеличения и переходы из одного мира в другой с их добрыми и злыми духами послужили своего рода яркими лоскутами или острой приправой; в большинстве глав описывается самая будничная реальность, но есть главы, в которых присутствует и некоторая чертовщина, свойственная постмодернизму, все это сугубо смеха ради, хочу, чтобы читатель не воспринимал это серьезно; главных героев для романа я отобрал с того самого полотнища в два квадратных метра, на котором в технике контурного рисунка изображались все участники яньцзиньской труппы, именно они сопровождают все повествование от начала и до конца; разумеется, среди главных героинь не обошлось и без задушевной подруги Шестого дядюшки; в общем я старался устроить так, чтобы все эти персонажи стали еще ближе к Шестому дядюшке. Среди них главным героем стал человек, которому пришлось покинуть Яньцзинь, но ведь только тот, кто покинул Яньцзинь, способен его понять как никто другой; а вот на картинах Шестого дядюшки везде изображен Яньцзинь; в этом смысле мой роман от картин отличается; прошу Шестого дядюшку не осуждать меня за то, что здесь я малость выскочил за рамки. Расширив границы, мы тем самым дали простор для развития сюжета. Поскольку прах от картин дядюшки исчез без следа, то все они превратились лишь в память о прошлом, в память об оставшихся в памяти картинах, поэтому, восстанавливая их сюжеты, погрешностей все равно не избежать, полностью вернуться в мир дядюшкиных художеств вряд ли удастся; поэтому если при изображении тигра у меня получилось некое подобие собаки, то также прошу Шестого дядюшку меня не осуждать. Короче говоря, в этом романе есть места, где я остаюсь верным Шестому дядюшке, а есть места, где я ему изменяю, но когда я только начинал писать роман, то и думать не думал, что получится именно так. Однако все это вышло от чистого сердца и отразило правду. Шестой дядюшка говорил, что Яньцзинь славится своими шутниками, так что считайте, что этот роман тоже шутка.

Благодарю каждого из друзей, кто прочитал эту книжку. Заодно выражаю вам всем благодарность и от имени Шестого дядюшки.

Часть 1 Хуа Эрнян

Хуа Эрнян это девица, которая обожала смешные истории. Когда ее спрашивали, откуда она пришла, Хуа Эрнян отвечала, с горы Ванланшань. Когда ее спрашивали, зачем она пришла, Хуа Эрнян отвечала, за шутками. Когда ее спрашивали, почему ее брови покрыты инеем, Хуа Эрнян отвечала, потому что в горах лежит снег. На ее локотке висела корзинка, доверху наполненная красной, похожей на фонарики хурмой.

Хуа Эрнян отправлялась за шутками не днем, а по ночам.

Сама Хуа Эрнян была не из Яньцзиня. Она пришла в Яньцзинь издалека, преодолев все тягости пути, и прибыла она на переправу, чтобы дождаться одного человека. Этого человека звали Хуа Эрлан. Она ждала его уже больше трех тысяч лет, но Хуа Эрлан так и не приходил. Хуа Эрнян каждому объясняла, что договорилась с ним о встрече. Она знать не знала, нарушил ли Хуа Эрлан их договор, изменив ей, или же за три тысячи лет непрерывных войн и бедствий просто сгинул в пути. Устав стоять у переправы, она садилась у реки мыть ноги, и пока их мыла, приговаривала: «Ай да водица, только тебе и можно доверять, сказала придешь, и каждый день приходишь в назначенный час». Водица ей отвечала: «Эрнян, ты встречалась вчера не со мной, я появилась здесь лишь сегодня». Хуа Эрнян вздыхала: «Хорошо хоть река все та же, иначе мне бы некуда было идти». А водица ей отвечала: «Эрнян, раз вода не та, то и река изменилась». Завидев в небе вереницу диких гусей, Хуа Эрнян восклицала: «Ай да гуси, только вы и точны, в прошлом году улетали, а в этом вернулись в назначенный час». Гуси ей отвечали: «Эрнян, мы не те же самые гуси, прошлогодние гуси почили в южных краях». Прождав примерно до тех пор, когда на престол взошел сунский император Хуэйцзун [9] , успев повидать нескольких журавлей-небожителей и нескольких золотых фазанов, Хуа Эрнян поняла, что все ее ожидание превратилось в анекдот, поэтому в ту же ночь неожиданно превратилась в гору, эту гору и назвали Ванланшань, что означало «Гора, ждущая жениха».

9

Хуэйцзун (1082–1135), восьмой император династии Сун

Это потом уже все поняли, что Хуа Эрнян – вовсе не девушка, а камень, который потом превратился в гору. Но у камня по идее должно быть и каменное сердце, кто же знал, что Хуа Эрнян податлива, словно вода. Эта податливость и сгубила Хуа Эрнян. С сунской поры до наших дней прошла еще тысяча лет. Благодаря тому, что три с лишним тысячи лет Хуа Эрнян скучала по любимому и не роптала, она стала бессмертной, и не просто бессмертной, а вечно молодой. Спустя три с лишним тысячелетия она по сей день остается такой же прелестной как в свои восемнадцать лет.

Некоторые поговаривают, что Хуа Эрнян не дождавшись любимого, умерла от слез, а когда воскресла, то возненавидела слезы так сильно, что стала являться людям во снах, чтобы послушать смешные истории.

Но не всем в этом мире дано шутить. Если Хуа Эрнян приходила к вам за смешной историей, а вы ее разочаровывали, не в силах рассмешить, то она вместо того, чтобы сердиться, просила посадить ее на спину и отнеси отведать чашечку острой похлебки. Но кому же под силу взвалить на себя гору? Стоило вам посадить себе на спину Хуа Эрнян, как та раздавливала вас насмерть. Другими словами, вы помирали из-за шутки. Если же вам удавалось рассмешить Хуа Эрнян, тогда она угощала вас хурмой из своей корзинки.

Как-то раз ей попался один соблазнитель, который оказался еще и мастером рассказывать анекдоты, он так сильно насмешил Хуа Эрнян, что та хохотала от всей души. Ну, посмеялись они, поели хурмы и, казалось бы, надо уже и прощаться, но тут зардевшаяся от смеха Хуа Эрнян стала еще краше и окончательно пленила шутника; этот повеса, поскольку все это происходило во сне, осмелел и принялся соблазнять Хуа Эрнян на непотребные делишки. Сотворить такое с камнем уже само по себе было анекдотом, Хуа Эрнян засмеялась, но смех смехом, а согласилась. Они освободились от одежд и едва придались утехам, как бедолага, не пережив нечеловеческого удовольствия, взял и откинулся. На следующее утро домашние нашли его совершенно голым, лежащим ничком на кровати и уже бездыханным; когда убрали тело, на простыне обнаружилось мокрое пятно; в больнице диагностировали, что никакого отношения к смерти сей инцидент не имеет, обычный инфаркт миокарда. Разумеется, это вовсе не означает, что у всех яньцзиньцев, у которых случился инфаркт, была связь с Хуа Эрнян. Некоторые инфаркты были инфарктами в чистом виде.

Другой сорвиголова, удачно рассказав шутку, насмешившую Хуа Эрнян, возьми и поинтересуйся: «Эрнян, вот вы всегда просите рассказать смешную историю, а могли бы вы сами рассказать что-то смешное?» Эрнян, которая, едва успокоившись от смеха, пребывала в благодушном настроении, ответила: «Могу, – и принялась рассказывать, – Недавно я переименовала свое пристанище. Еще с сунских времен оно называлось „Гора, ждущая жениха“, пора бы и поменять название». Тогда собеседник спросил: «И как вы его поменяли?» «Очень просто: „ждущая“ поменяла на „забывшая“. Я как истукан прождала его больше трех тысячелетий, пора бы и забыть этого ублюдка». «Тут вы, Хуа Эрнян, не правы, – ответил собеседник, – тот, кто постоянно твердит, что кого-то забыл, на самом деле хранит его в своем сердце». Но Хуа Эрнян в ответ лишь спросила: «Смешно?». Собеседник посмеялся. Потом Хуа Эрнян уже сама приставала со своей историей: «Ты меня рассмешил, а хочешь и я тебя рассмешу?» Все уже знали, что она будет рассказывать историю про «ждущую» и «забывшую», а потому вежливо отнекивались, мол, не смеем, Эрнян, вас утомлять.

Были и такие шутники, которые, долго не разглагольствуя, умели насмешить Хуа Эрнян всего лишь одной фразой. В таких случаях Хуа Эрнян, тая от восторга, выносила вердикт: «Талант», – и презентовала счастливцу целых две хурмы, а также на три года освобождала от шуток все его семейство. Но за три с лишним тысячи лет таких талантов нашлось не много.

Некоторые интересовались: «Хуа Эрнян, мир так огромен, к чему все время торчать в Яньцзине, хорошо бы куда-нибудь прогуляться».

Хуа Эрнян на это отвечала: «Запоздалый совет. Мир-то огромен, и я бы с удовольствием прогулялась, но покинуть Яньцзинь я могла лишь до тех пор, пока не превратилась в гору. А сейчас, уже став горой, как бы я не называлась, «ждущая» или «забывшая», меня уже не сдвинуть и не передвинуть, вот и приходится торчать в Яньцзине; я не то что бы не хочу покинуть Яньцзинь, у меня просто нет иного выхода; теперь я могу лишь стоять, ожидая или забывая весь мир.

Из-за опасности для жизни большинство яньцзиньцев, достигнув совершеннолетия, всегда держали про запас несколько шуток и перед сном несколько раз повторяли их про себя, чтобы быть во всеоружии. В этом кроются истоки яньцзиньского юмора. Если яньцзиньцы и ночью-то юморят, то что же тогда вытворяют днем? Однако есть среди них и совершенно бесшабашные, которые заранее шуток не заготавливают. Они рассуждают так, мол, в Яньцзине больше полумиллиона человек, когда еще очередь до меня докатится? Большая численность населения приводит народ к беспечности, вот поэтому, когда Хуа Эрнян все-таки навещает такого человека, тот тут же расстается с жизнью. А кто его просил быть беспечным?