Один день, одна ночь

– А в каком подразделении, не напомните?

– В пресс-службе.

Маня Поливанова взглянула на Сергея Мишакова и пожала плечами.

– Нет, к сожалению, никаких следов, Анна Иосифовна. Извините.

– Ничего страшного, спасибо.

Директриса нажала кнопку и развела руками – ничем, мол, не могу помочь, дорогой капитан.

Бриллианты опять полыхнули.

– Я, пожалуй, поеду, – сказала Поливанова задумчиво. – Если, конечно, Кати сегодня на работе не будет.

– Она будет завтра, – уверила Анна Иосифовна. – У нее просто отгул.

– Отгул у Митрофановой?! – вскричала Маня. – Это все равно что у меня занятия йогой! Быть такого не может!

– Манечка, – Анна Иосифовна подошла к ней, положила руку на плечо и заглянула в лицо. – Ты совершенно напрасно обременяешь нашими внутренними делами... посторонних.

Поливанова моментально стушевалась и кивнула, как школьница, катавшаяся по перилам в момент прибытия комиссии из района и пойманная за косу непосредственно ее председателем.

Лицо у нее стало виноватым, она поднялась, высоченная, как гренадер, и подняла с пола потрепанный портфель.

– До свидания, Анна Иосифовна.

Капитан догнал ее, когда она садилась в машину.

– Что такое? – спросила Маня, когда он, громко топая, подбежал к ней. – Теперь вас выставила Анна Иосифовна? Взашей?

– Меня никто не выставлял!

– А почему вы опять несетесь, как сумасшедший?

– А почему ваша директриса так всполошилась из-за Гудкова?

Маня неторопливо уселась за руль, постучала по нему пальцами и задумчиво посмотрела на Мишакова снизу вверх:

– Она всполошилась?

Тот кивнул.

– Садитесь, – предложила Поливанова. – Я вас подвезу. Или вы на машине?

Машину свою капитан бросил возле дома писательницы, решив, что на метро доберется быстрее, и не просчитался.

– Куда везти-то? – осведомилась Маня, когда он захлопнул за собой дверь. – На Петровку, тридцать восемь?

– Что такого сделал Гудков, если ваша директриса спустя столько лет его боится?

– Ну-у-у, ничего особенного он не сделал, и вовсе она не боится...

Маня помахала рукой охраннику, вышедшему из будочки, чтобы проводить ее.

Все любят, подумал Мишаков с внезапным раздражением, все обожают!.. А она врет. Она только и делает, что врет.

– Понимаете, – она вздохнула, колыхнулся ее выдающийся бюст под тонкой маечкой, капитан покосился и быстро отвел глаза, – Артем очень неудобный человек. Для всех. Не только для коллег, для близких тоже! Я же вам говорила, он правдоискатель и революционер. Да здравствует бунт ради бунта! Только в буре есть покой. Куда вас везти-то, правда?

– Не знаю, – буркнул Мишаков. – Везите к своему дому, у меня там машина.

– Я вам расскажу, конечно, только это все дела давно минувших дней и предания, так сказать, старины!.. Анне Иосифовне просто неприятно вспоминать, и больше ничего. Кстати, что вы ей сказали, когда помчались за мной?

Капитан пожал плечами:

– «До свидания» сказал! А что, я отпрашиваться должен?!

– Неплохо было бы, если б вы отпросились, – заметила Поливанова совершенно серьезно. – И тут я еще! Она терпеть не может, когда издательские дела обсуждают...

– При посторонних, – перебил Сергей. – Я уже понял.

– Придется Алекса просить, – продолжала Маня, не слушая его. – Пусть он звонит ей и успокаивает. Она его лучше послушает.

– Этот Алекс ваш прямо волшебник какой-то. Кудесник, – вспомнил капитан литературное слово. – Вас всех послушать, так он просто...

– Гений, – подсказала Поливанова. – Ничего особенного, так оно и есть.

– У вас все четко, прямо как в нашем ведомстве. Шан-Гирей – гений. Гудков – революционер. Кулагин – мерзавец. Его супруга – дура. А сами-то вы кто?..

– Я? – удивилась Маня. – Автор второсортных детективных романов и страшная врушка. Кто же еще?..

Вчера

– Елкин корень!

– Отвернитесь! То есть закройте дверь немедленно! Нет, проходите, что вы стоите, там народ!

Дэн Столетов оглянулся на площадку, где в самом деле толпился народ, вывалившийся из лифта, шагнул в квартиру и прикрыл за собой дверь. При этом он воровато стрелял по сторонам глазами, стараясь ни разочка не взглянуть на голую Митрофанову, и как нарочно получалось, что все время смотрел.

Нет. Не голую.

На Митрофанову, завернутую в полотенчико. В квартире Володьки Берегового!

Ей-богу, он поначалу решил, что этажом ошибся, но кроссовки на полу были Володькины, куртка на вешалке тоже его, и книжный стеллаж Володькин – они вдвоем собирали его недели две назад, – и стены, и полы, и компьютер, все его.

Выходит дело, Митрофанова тоже – его?!

Она металась по комнате, прижимая к груди какие-то вещи, а Дэн все стоял и пялился.

Потом он решил, что будет вежливым. Тетя Оля учила его, что всегда надо быть вежливым.

– Здравствуйте, Катя! – громко сказал он. – Вернее, доброй ночи!

– Здрасти, – ответила не менее вежливая Митрофанова.

– А что, Володьки нет?

– Он... он скоро будет. Вы проходите, – тут она поняла, что от ужаса позабыла, как его зовут. – Проходите, я сейчас!..

Столетов пожал плечами, стащил кроссовки и «прошел».

Мелькнуло полотенце, и хлопнула дверь спальни. Видимо, Митрофанова там затаилась.

– Я звонил! – в потолок сказал Дэн и обругал себя за идиотизм. – Но он трубку не берет!

– Он телефон, наверное, в машине забыл, – приглушенно сообщила из-за двери застигнутая на месте преступления Митрофанова.

– Наверное, – пробормотал Дэн, хмыкнул и почесал нос.

Во дела-то!.. И когда они сделались, эти дела?.. Не иначе только что, совсем недавно. Если бы вчера или третьего дня, он наверняка обо всем бы уже знал. Не может быть, чтоб Володька ему не рассказал!

Впрочем, мог и не рассказать. Он вокруг этой Кати почти год носится, по нынешним временам срок немалый, а дело ни с места. Дэн даже стал подозревать, что тут у лучшего друга Берегового все всерьез.