Одинокий колдун

— Что, не дала кончить? — громко заметила Герла. — Она такая, самая распоследняя из всех стерв. Подожди маленько, я тебе помогу. Вот спою, разгоню всех этих мудаков и утешу.

Герла нащипывала на струнах какой-то медленный мотивчик и пела:

Темной ночью, божья тварь, Крыльями не трепыхай, Темной ночью я живу В чаще. Заколдую, приманю Мужичка, его дуду Зацелую, затужу, Изломаю, изведу, И оставлю помирать В чаще. Выйду на поле-поляну, Взвою волком, рысью стану. Вырву у купцов сердца И сожру, а их глаза На дороге разбросаю И укроюсь горностаем В чаще...

Сперва Фелиция, завернувшись с головой в одеяло, слушала с легким отвращением, но под конец песни, когда голос Герлы налился злобой, криком, хрипом, сама Фелиция вдруг вспомнила мужа, вспомнила мужиков, на которых обламывалась, и возненавидела их всех. И тех, кто пил в ее комнате, хохотом и хлопками приветствуя песню Герлы.

Фелиция вскочила с кровати, принялась пинать и выталкивать из комнаты мужиков. Тем же занялась Герла. Никто не сопротивлялся, но у многих отказывали ноги, и люди валились в коридоре, мордами к двери в комнату Фелиции. Она заперлась. Молчанка перелезла на опустевшую постель, развалилась и храпела, не потрудившись раздеться.

Звенели на полу, перекатываясь, пустые и недопитые бутылки, остро пахли разрезанные луковицы и селедка; огрызки на газетах заполнили собой весь пол. Какая-то дрянь успела незаметно наблевать в углу за шкафом.

— Нда, стремная атмосфера, — огляделась Герла. — Наплюй на это. Я с утра суну пятерку уборщице, пусть помоет и приберет все.

Она бережно упаковала гитару в кожаный чехол.

— Чье это ты пела? — спросила Фелиция, ее все еще знобило, пришлось плеснуть в стакан водки и выпить.

— Что, не понравилось? Или прохватило? Я не мастерица насчет стишков, но иногда хочется такое спеть, свое, настоящее... Ты лучше не хули мою песенку, а то я тебя потом обижу, — пригрозила с ухмылкой Герла.

— Нет, меня как раз прохватило, как ты выразилась. Впечатляюще, — сказала Фелиция.

Она сидела и ждала, когда водка ее согреет. За окном чуть-чуть светало. Герла подошла, потянула за руку, заставила встать.

— Ладно. Я тебе кое-что обещала. Пошли в душ, помоемся на пару, себя заодно потешим. Тебе в новинку?

— Отчасти, — туманно ответила хозяйка, но за ней пошла.

В душе они мылись и возились долго, часа два. Голые, усталые, но довольные вернулись в комнату, в обнимку упали и заснули.

Проснулась Фелиция одна. В комнате было холодно и чисто. Перед ней стояла Герла, одетая в дорогу и с гитарой на плече.

— Я ухожу, рыбонька. Дела у меня в городе. Вряд ли вернусь в ближайшие дни, но ты жди и верь. Молчанка почему-то решила с тобой пожить, понимаешь ли, понравилась ты ей. Приворожила, сука такая! — Герла рассмеялась.

Фелиция глянула на вторую кровать — Молчанка вовсю еще спала. Ее короткие светлые волосы рассыпались на подушке.

— Когда она успела тебе об этом сказать?

— Молчанка не говорит, дура ты такая. Я нутром чую, что ей в данное время требуется. Поживи с ней, тоже чуять будешь. Прощай, а с ней ты поосторожней, вообще-то...

Герла склонилась и грубо, по-мужски поцеловала Фелицию — ее длинный язык с черным налетом никотина какое-то время ощупывал десны и зубы студентки. Затем выпрямилась, махнула хвостом волос, подкрашенных хной, и ушла, хлопнув входной дверью.

7. Радости и хлопоты Егора

Поздним вечером Фелиция вернулась на Литейный, в квартиру Гаврилы Степановича, где ее терпеливо ждал больной Егор. Из общаги она ушла почти сразу же за Герлой, боялась оставаться наедине с Молчанкой. В институт не поехала, на занятия было начхать, не то настроение, а репетиций у Петухова в этот день не было. Шаталась, ждала, когда пройдет похмельный стук в голове. Сильный леденящий ветер помог справиться с недомоганием. Еще она пыталась разобраться в себе, понять, что и зачем происходит с ней. Но бросила разбираться, решив почему-то, что все это в кайф, все эти поразительные люди и приключения. И ей стало весело.

Открывший Егор имел на себе рубашку и брюки, потому что считал, будто почти выздоровел (осталась лишь слабость и легкий жар).

— Ждал? — сурово спросила Егора Фелиция на пороге.

— Конечно, — Егор возбужденно закивал. — Тут мой братик заскочил, так уломал его за тортом и вином сбегать.

— Ну и зря. Пить я сегодня не могу, всю ночь в общаге гуляли. Немного мне не по себе, Егорушка, — ласково пожаловалась девушка. — Кажется, я во что-то вляпалась.

— Стряслось что-то? — спросил обеспокоенно Егор.

— Не то чтобы стряслось. Но душа моя смущена и сконфужена. Об остальном молчок, — высокопарно продекламировала Фелиция. — Плюнем и двинемся дальше. Разврат, так разврат! — присовокупила совсем загадочную для него фразу. — И чего я раскисла? Все нормально, доставай свое вино.

На самом деле Егор вовсе не хотел пить, обрадовался было, когда и Фелиция высказалась против. Но виду не подал — желания девушки были для него законом. Достал вино и еще водку, опорожненную на треть, со вчерашней встречи она стояла под его кроватью.

Причиной его трепета и прилежания был один простой, а для Егора щекотливый и важный аспект. Он был профаном по части секса. Опыты над ним в интернате проводились, там подобного не избежал никто, но полезного в тех издевательствах и унижениях не почерпнул, забыл начисто, чтобы не расстраиваться лишний раз. И был согласен пить, болтать, пока язык тряпкой истертой не отвиснет, слушать грубые выражения, все это оттого, что надеялся стать более общительным, стать полноценным парнем, если Фелиция (которая ему очень сильно нравилась, несмотря ни на что) будет к нему благосклонна: в жизни и в постели.

Выпили по первой. Егор разволновался, вспотел, чтобы успокоиться, поставил на проигрыватель пластинку Шуберта. Осторожно присел на край кровати, куда раньше уселась по-турецки Фелиция. Она ела с огромным аппетитом.

— У тебя лицо мокрое, — с набитым ртом сообщила ему. — Тащи градусник, будем мерить тебя.

Ее легкая прохладная ладонь забралась к нему под рубашку, нескромно подвигалась там, нащупала подмышку и запихнула стеклянную трубочку. Подлый градусник, как обычно, показал плюс сорок. Тогда они выпили по третьей, чтобы никто не болел.