Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Чувиха (так он в шутку ее называл), какие такие невзгоды привели тебя к нам, — как-то спросил он ее на крыше.

Они только что перепихнулись, и теперь лежали рядом, холодеющие и обнаженные, на влажном одеяле. Занимался рассвет.

— Мне захотелось, чтобы никто не знал, где я теперь и кто я теперь, — сказала она.

— Подожди, это из песни такой маленькой московской герлы, Умка ее звать, — наморщил лоб философ.

— Не знаю я вашей Умки, говорю, как есть, — лениво возразила она.

— Мне кажется, что ты все время очень довольна собой. Я бы сказал, счастлива, самодовольна и спокойна. А откуда черпаешь эту уверенность,

не могу понять. Все женщины, каких знал, были иные, понятные и всегда недовольные, — разболтался мужик.

— Скажи, а тебе обязательно нужно меня изучать? — спросила она с досадой, потому что загрызть его ради крови она не могла, невкусен; а бессмысленное уничтожение ее коробило. — Ведь много более интересных вещей.

— Каких? Мне очень интересно, какие вещи ты называешь интересными.

— Ветер, — сказала она, приподнялась, чтобы ветерок сдул с лица волосы. — Солнце, я его не люблю. Крики, без слов, которые скорее вопли, а не крики. И звезды. И шорохи в ночи.

— Извини, слишком для меня романтично, — зевнул он.

— И страх, радость страха, наслаждение страхом, свобода, которая стоит совсем рядом, следом за страхом. И пустота.

Вдруг у нее резко испортилось настроение, впервые за много дней. Она встала, натянула юбку и майку, собираясь уйти.

— Ты, наверно, презираешь людей, — вяло спросил он.

— Да, наверно, — кивнула она.

— Это скучно, когда человек интересуется лишь собой, — сказал мужик и отвернулся.

Больше он с ней не общался, а через сутки почти вся компания собралась за город, в летний лагерь, где ожидался приезд тибетского ламы. В доме остались она и молодой парень по кличке Паук. Паук первым делом долго, чавкая, сожрал все оставленные припасы. Затем часа два лихорадочно рисовал масляными красками на кусках картона. И заявил ей:

— Я решил откинуться. Не вздумай мешать!

— Не вздумаю, — кивнула она и ушла в другую комнату.

Забыла о нем, поспала, послушала пластинку на допотопном проигрывателе фирмы «Филипс». Случайно зашла опять — а он сидел на табурете перед жестяным умывальником. Вены на обеих руках были вскрыты, две прерывистые жидкие струйки стекали в дырку сливного отверстия.

— Не мешай, не мешай, — слегка пискляво попросил Паук.

— Я не буду мешать. Можно мне попробовать твою кровь? — решилась спросить она.

Он удивился, потом кивнул. Она подставила второй стул, села, зажала пальцами один порез и припала губами ко второму. Кровь была не очень вкусной, но ей нравилось, что все происходит добровольно, с радостью для обоих. Так прошло минут десять, она почти насытилась, иногда прерывалась, чтобы отдышаться и сытно срыгнуть. И тут Паук, ставший уже белым, вялым, сонным, заговорил и заспорил.

— Сука, — обругал он ее, — ты все испортила... Я хотел сам, сам себя умертвить... А получается, что меня кто-то, и я как блеющий ягненок на заклание... Не хочу! Пошла вон, гадина...

Она обиделась настолько, что вцепилась рукой ему в горло, хотя удушить его оказалось почти невозможно, лишь исцарапала ему шею ногтями да оставила вздувшиеся черные отпечатки пальцев. Он упал с табурета на пол, хрипел, кровь из вен не шла. Тогда она надела все свои шмотки и ушла прочь из этого дома навсегда.

Сбили настрой, испаскудили самое важное и светлое, — так думала она, когда ждала 25-й трамвай, потом качалась в нем, из-под зеркальных очков

по ее смуглым щекам ползли слезы. Пристал контролер, она послала его нахер, он тоже обиделся и высадил ее. Вцепился, сказал, что или она деньги отдаст, или в милицию потащит. Она ударила его, изо всех сил, кулаком под дых, и переборщила, — отойдя на сотню метров, оглянулась, а он все еще сучил ногами и катался по пыльным бетонным плитам остановки, вокруг толпились испуганные люди.

Непослушные мысли почему-то лезли к запретной теме — к колдуну, который был враг, жаждал ее смерти, искал ее, чтобы отомстить. А ей хотелось вспоминать, что он ее не забыл за многие годы, что даже жирная мамаша Ванда (лица которой она уже не могла и вспомнить) была уверена в его любви. Егор являлся единственным человеком, которому ее жизнь и ее доля наверняка не были безразличны. Но когда она представила себе эту встречу, то зябко передернула плечами: она была уверена в своей силе, но встречаться не хотелось. С кем же тогда можно поговорить, рассказать, попытаться объяснить себя и свою судьбу... Старый поп-расстрига, тупой и злобный, жил в подвале разрушенной церкви на набережной Шмидта. Она знала, где это, — они с Молчанкой следили иногда за церковью осенью и зимой. Идти к нему? Он несъедобный; и разговора не получится. Или затаиться поблизости и дождаться колдуна? Зачем ей колдун? Он никто, ей не нужна помощь, а поговорить можно с любым: поймай, поговори, дай себя трахнуть, а потом убей, и все дела...

Она переходила дорогу, когда думала про это, и что-то в собственных рассуждениях вдруг, как вспышка, озарило ее мозг, так что Малгожата остановилась и стиснула руками виски. Красный «жигуль», завизжав тормозами и резко вильнув, все же ударил ее бампером, девушка покатилась по асфальту, пока не была остановлена стеной дома. Выскочил шофер, громко крича, что он ни при чем, сама же виновата, побежал к ней, наклонился, переворачивая извозюканное в пыли тело.

— Жива? — стуча зубами, капая на нее вонючими каплями пота, спросил он. — Куда же ты лезешь, молодая ведь, разве так можно...

— Отпусти, — попросила она.

Тело болело, особенно левое бедро, в которое врезалась автомашина. Но она встала, прислонилась спиной к кирпичам стены. Сразу несколько автомобилей стояли с краю дороги, вылезли и смотрели на нее люди. Свалились очки, она с каждой минутой хуже видела.

— Дай сигарету, — сказала шоферу, который оказался пожилым, толстым и очень несчастным на вид. — И не причитай, все нормально.

— Да, вроде крови нет, — с облегчением сказал тот, обращаясь скорее к зрителям, толпившимся за его спиной. — Ушиблась, конечно, я тебя отвезу, куда шла...

Дал ей сигарету из пачки «Космоса», сам прикурил.

— Найди мои очки, если уцелели, — попросила Малгожата, бедро болело все сильнее, и она боялась потерять сознание. — И проваливайте! Все! Чего стоите?..

Люди понемногу расходились. Шофер подбежал, по-детски радуясь, что очки чудом уцелели. Она прикрыла ими изболевшиеся желтые глаза. Похлопала его по плечу, утешая. Он заплакал и, утешившись, пошел к «жигулям». Малгожата хотела скрыться от любопытных глаз. Подволакивая ногу, пробралась во двор, дотащилась до качелей и неудобно уселась боком в покачивающееся сиденье. Она все еще надеялась, что боль пройдет, но при ходьбе какие-то кости шевелились и скрежетали внутри бедра; она стала понимать, что это перелом бедра, и она влипла.

Поделиться с друзьями: