Одинокий. Злой. Мой

А впрочем, вышло удачно, на Дита это произвело впечатление. Тот наконец поумерил подозрения.

— Какой позор. Один ползает на брюхе перед арбитрами, а другой перед ним унижается, — голос отца над ухом вызвал скорее раздражение, чем удивление.

— Я ни перед кем не унижался, — процедил Платон сквозь зубы.

— Ну как тебе сказать, сынок, — язвительно выделил обращение Серп. — Клянчить семейный дар как подаяние. Это и есть унижение.

— Просто заткнись и дай мне помыться, — он демонстративно взял банку с гелем, выдавливая на губку.

— Не хочешь смотреть правде в глаза? Можешь отвернуться и просто слушать. Убей Дитриха, и тогда дар выберет другого достойного в вашем поколении.

— И это точно буду не я, — процедил он сквозь зубы. Он уже давно догадывался, как именно отец заполучил свой дар. Ведь не просто же так все кузены отца погибли при таинственных обстоятельствах.

— Делов-то, останешься один, и выбора у дара не останется. Он будет твой. — Серп восторженно сверкнул глазами. — Ты ведь умеешь обходить его силу, я ведь не просто так научил тебя этому. Всё ждал, когда ты сообразишь своим отсталым умишком, как использовать знания по назначению. Ты ведь единственный сын, которым я всегда гордился. Так похож на меня.

— Я не похож на тебя! — не выдержал Платон, банка геля для душа полетела в сторону мрачной фигуры Серпа. Но лишь прошла насквозь и отскочила от стены. — Я не ты.

— Да ладно тебе. От своей сути не уйдешь. Кровь не обманешь… Себя не обманешь. Ты — это я.

— Заткнись. — Даже в горячей ванне он ощутил озноб. Это было хуже, чем навязчивые мысли, хуже, чем чувство вины, преследующее его ежесекундно. Отец сейчас говорил всё то, чего он на самом деле боялся больше всего на свете. Стать таким же монстром, как Серп Адрон.

— Ну-ну. Просто подумай об этом, — легко отступил отец, словно почувствовав, что его слова достигли цели и больше давить незачем. — А Дит… Пусть сходит, пообщается с Нику. Это будет как минимум весело. Когда кто-нибудь умирает, это же всегда весело!

— Ты его знаешь? — На мгновение Платон даже забыл, что перед ним галлюцинация, а галлюцинация знает только то, что знает он.

Серп хищно оскалился.

— Ты забываешься, сынок. Папа знает всё обо всем. И обо всех. Так что от меня бесполезно что-то скрывать. Помнишь ваш со Златоном жалкий план по моему устранению? Думаешь, через сколько минут после того, как вы лишь подумали о нем своими скудными умишками, я уже был в курсе?

— Ты не мой отец, ты просто галлюцинация. — Платон задержал дыхание, уходя полностью под воду. Может быть, когда он вынырнет, Серпа уже рядом не будет?

Он провел под водой, наверное, минуту или даже больше. Орки могут задерживать дыхание гораздо дольше, чем обычные люди, но здоровье сейчас не позволяло ему даже такую малость.

Вынырнул, ощущая, как горят легкие, тяжело отдышался. Серпа рядом не было.

Платон долго ещё лежал в тишине, ни о чем конкретном не думая. Пытаясь абстрагироваться вообще от всех мыслей. Но почему-то воспоминания о прошлом не давали покоя, не отпускали, глодали его с неимоверной силой. Закрывал глаза — и перед ними стоял образ мальчишки из прошлого.

Мальчишки, благодаря которому у него самого, возможно, будет будущее.

Если всё получится.

Закончив с мытьем, насухо обтеревшись, Платон заперся в своей спальне. Взял в руки телефон.

Мамин номер был забит в быстром доступе, хотя его он помнил наизусть. Пусть и не очень часто звонил ей, даже в лучшие годы предпочитал редкие встречи общению по телефону, но как-то так получилось, что номер въелся в память намертво.

— Платоша?.. — недоверчиво спросила мама, когда в динамиках гудки сменились её голосом.

За всё время заточения он не набрал её ни разу. Сначала не хотел оправдываться за свои поступки — а пришлось бы. Мама бы начала отчитывать, уверять, что никакие эксперименты не стоят того, чем всё обернулось.

Платон был с этим не согласен. Последний его опыт пошел не по плану, но он не считал его ошибкой. Он многому научился благодаря тому, что произошло.

К сожалению, потерял тоже слишком многое. Свою сущность, свою магию, свою свободу.

В общем, первое время он не звонил сознательно. А потом ушел в опыты, погрузился в них весь, целиком, в горячей надежде вернуть себя прежнего. В этот момент звонить маме было бы вообще кощунственно. Она за него переживает, ночами не спит, а он в это время истязает себя током и рвется за пределы особняка, проводить запрещенные ритуалы.

Вот станет орком, тогда другое дело — можно пообщаться как раньше. Не чувствуя себя неполноценным, не сгорая от стыда перед матерью, которая места себе не находит.

Так думал Платон, пытаясь тем самым хоть как-то себя выгородить.

Но сегодня слишком уж накатили воспоминания о прошлом.

— Привет, мам, — он вздохнул, потер переносицу. — Как твои дела? Как здоровье?

— Да я-то нормально, что со мной будет, — она, кажется, всхлипнула, услышав его голос. — Соскучилась только по тебе до ужаса, каждый день думаю, как ты там. Совсем один же. Надеюсь, не голодаешь?!

— Поверь, с твоими запасами провианта голод мне точно не светит, скорее — ожирение.

— Скажешь тоже. Тебе надо здоровье поправлять, вот и кушай. Всё свежее, фермерское, витаминчики. Я морепродуктов закупила на днях, а ещё взяла какую-то модную йогуртницу. Хочу тебе молочные продукты тоже готовить, а то магазинное-то совсем не то.

Платон тепло улыбнулся. Мама любила готовить и всегда с легкостью переходила на тему еды. Это хорошо. Раз она заговорила об этом, значит, не злится на него за молчание.

Значит, простила за то, что он так долго не звонил. Возможно, он и не лучший сын, но мама у него определенно самая-самая.

— Только не перетруждайся. Не ночуй на кухне.

— Да ну тебя! Мне ж в радость! Платош… — она помолчала. — А чего ты звонишь? Ничего не случилось у тебя? Ты не подумай, я очень рада. Но ты же просил время подумать… я не торопила…

— Всё хорошо, — твердо уверил мужчина. — Я как раз успел о многом подумать. Прошлое вспоминал, наше с братьями детство. Как-то накатило. Ты так старалась для нас, а мы и не ценили, наверное.

— Ценили, конечно! Вы такие хорошенькие были, смешные, зелененькие мои мальчуганы.

— Я ещё кое-что вспомнил, как раз в тему детства, — он подумал, задавать ли вопрос, но решил, что назад дороги нет. — Помнишь, у нас мальчишка недолгое время жил? Марком звали. Ты не в курсе, что с ним случилось после?.. Ну, ты сама знаешь, после чего.

Дело в том, что после разговора с Виктором Платон постоянно прокручивал в голове образ того мальчика. Вроде и сказал, что ничего к нему не испытывал — а какое-то странное ощущение сосало под ложечкой.