Одинокий. Злой. Мой

Все-таки разбередил бес душу своей «психотерапией», сумел пробраться в самое сердце и прогрызть там дыру. Никак не получалось забыть взгляд мамы, когда Платон ей сказал ту страшную фразу про бездомных собак.

Не получалось просто сделать вид, что ничего не было.

Да и от судьбы этого Марка так или иначе зависел исход его собственного ритуала.

Он ожидал, что вопрос может расстроить маму, но она удивительно благодушно ответила:

— У него всё хорошо. Я сама за него волновалась, всё же пацаненок ещё, сиротинушка. Думала, с ума сойду, найду и обратно заберу вопреки воле отца. Но Серп сказал подождать, не пороть горячку. Мы его увидели потом на похоронах его деда, где-то через полгода после произошедшего. Окреп, серьезный такой стал, обращаться научился. Стая его приняла.

— А что с его… разумом?

— Всё восстановилось, — успокоила мама. — Абсолютно нормальный ребенок, мы поговорили немного. Умненький, хорошенький. Серп ещё сказал: «Видишь, я ему новую жизнь подарил, а ты слезы лила». Так что… иногда твой отец своим злом умудрялся совершать добро.

Платон облегченно выдохнул. Эти слова его успокоили. Значит, даже последствия ритуала на разум обратимы. А если его усовершенствовать, если изначально вплести защиту разума в корень ритуала — можно минимизировать все риски.

Главное — результат достигнут. Марк стал оборотнем, хотя природа лишила его этой возможности.

— Это отличные новости, — ответил Платон искренне. — Мне не давала покоя его судьба.

— Это потому что ты у меня всегда был очень отзывчивый и восприимчивый к чужому горю.

Он не стал её разубеждать.

— Ты так и не ответила про здоровье, — перевел тему разговора. — Как твоя спина?

— Да опять защемило, — мама недовольно фыркнула. — Совсем развалина стала, то одно ломит, то второе отваливается.

В тоне чувствовалось легкое кокетство. Орки были гораздо сильнее и выносливее многих других рас, поэтому мама, скорее, просто по-женски просила внимания, чем говорила о реальной проблеме.

— Да какая ты развалина, мам. Ты у нас здоровее всех на свете.

— Ну разумеется, подлиза, — она довольно рассмеялась. — В общем, не волнуйся. Помажу чем-нибудь — всё пройдет. Твое здоровье сейчас куда важнее моего.

— А баба Рая как поживает?

Благодаря её связям — а за несколько сотен лет жизни связей баба Рая накопила вдоволь — Платона не посадили в «Теневерс», а заменили наказание домашним арестом. Бабушка была уже очень плоха, много лет не выходила из дома, да и характер её только портился с каждым новым годом. Но все без исключения Адроны её уважали, даже Серп не лез к бабе Рае, предпочитая держаться от неё на почтенном расстоянии.

— Не скажу, что здорова, но жива, собирается вот женить всех вас, лоботрясов, на детишек ваших поглядеть — и только тогда помирать.

— Значит, ближайшие лет пятьдесят смерть ей не грозит, — прыснул Платон. — А то и вообще бессмертной останется.

— Чего это не грозит? — возмутилась мама, но тотчас поправилась. — Нет, я в том смысле, что пусть баба Рая живет подольше, здравия ей доброго. Но если ты удумал меня без внуков оставить — я тебя отхлестаю розгами, не посмотрю, что лоб здоровенный. Вон, Дитушка женился, Тасенька малыша ждет. Злат тоже остепенился. Только ты и остался.

— Взаперти довольно сложно найти себе пару, — хмыкнул Платон, отгоняя возникший вдруг перед глазами образ Марьяны.

Нет уж, что-что, а они точно не поженятся. С делами закончат и разбегутся.

— Ну вот выйдешь на волю — и чтоб не затягивал, — пригрозила матушка и опять всхлипнула, видимо, вспомнив о положении сына. — Пожалуйста, береги себя, не перетруждайся.

— Мам, перестань. Где я буду перетруждаться? В библиотеке? Тут даже спортзала толком нет, чтобы физически себя нагрузить.

— А ты умственно и не перетруждайся! — тут же нашлась мама. — Ладно-ладно, ты же знаешь, я просто всегда очень нервничаю за вас с братьями. Спасибо, что позвонил мне. Услышала твой голос, и сразу на душе так радостно стало.

— Спасибо, что любишь меня любым, — ответил ей Платон.

За месяц до этого

Розовый кадиллак, подъехавший к стенам «Теневерса», смотрелся рядом с магической тюрьмой на редкость неуместно и чуждо.

Сама тюрьма, которую среди нечисти еще называли «Потемками», выглядела как обветшалый европейский средневековый замок – с многочисленными башенками, бойницами, конусообразными крышами и лепниной.

Вокруг простирался заросший парк, до которого уже ни одно столетие не было никому дела.

Из кадиллака у самых границ охраняемой зоны вышел совсем молодой парень. Подросток лет семнадцати-восемнадцати на вид.

Он был одет в розовый короткий мундир-доломан, напоминающий гусарскую форму, черные рейтузы и длинные сапоги. Платиново-белые волосы подчеркивали бледность лица. Под каждым глазом имелась маленькая красная татуировка в виде слезинки. Пожалуй, это были единственные слезы, которые Нику проливал когда-либо.

Вампир вытащил жетон-пропуск, висящий на цепочке на шее. Воздух вокруг «Теневерса» дрогнул, открывая в зеленом металлическим профильным заборе, которым был обнесен замок — большую кованую арку.

На ней затейливым каллиграфическим шрифтом было сложено из огромных металлических букв «Теневерс».

У дверей замка вытянулись по струнке две высокие тени. Осязаемые, плотные. Они было потянулись к Нику, но едва задели его ауру, тут же отпрянули, разлетевшись в стороны.

— Господин Альбеску, — голос начальника тюрьмы, ее единственного добровольного обитателя, звучал как скрип ржавых ворот. Нику подождал, пока тот изобразит поклон. Было видно, что у мужчины болят суставы и лишние движения даются болезненно.

Позволив себе немного насладиться чужой мукой, он взмахнул ладонью:

— Какие условности, Георг. Мы же столько знакомы. Зачем же по фамилии? Можешь звать меня просто Повелитель всея мира, — звонким мальчишеским голосом поддразнил вампир.

На лице мужчины отразилось непонимание. Мда. Похоже, здешние сквозняки выдули ему весь мозг.

— Шучу, — поморщился он. А потом резко повернулся, смотря в глаза тюремщика. — А может, и нет. В любом случае, веди меня.

Последнее уже было сказано подобающим приказу тоном.

— Георгом звали предшественника моего предшественника. Я Освальд, — тихо поправил мужчина, к его счастью, все же двинувшись с места.

— Ты слышал? — Нику изобразил удивление и сделал вид, что прислушивается. — Кажется, кто-то сказал «бла-бла-бла».

У тюремщика дернулась щека, но он все же был хорошо вымуштрованным. Ну, или, что скорее, получил приказ от арбитров с ним не ссориться.

— Идемте, господин Альбеску, я провожу вас.

— Другой разговор, Георг, — Нику закатил глаза и пошел следом.