Одинокому везде пустыня

Машенька встретила его взгляд, выдержала и ничего не ответила. Не смогла ответить, потому что вдруг потеряла дар речи от того, что ей неожиданно представилось. Ей вдруг представилось, что она уже не она, а жена адмирала. Да, она, Машенька, жена Павла Петровича - его половина. А тетя Даша? А тетя Даша… пусть и такая же красивая, как сейчас, с такой же высокой грудью, с такой же черной косой, уложенной так ловко на голове, с этими же своими бриллиантовыми сережками… а тетя Даша, наверное, его другая жена, бывшая…

"Интуиция - это созерцание предмета в его неприкосновенной подлинности", - частенько повторял на лекциях в Пражском университете профессор Николай Онуфриевич Лосский. В 1924 году Машенька стала учиться там на математическом факультете. Да, именно так, именно в "неприкосновенной подлинности" и представился ей в ту минуту знакомый с младенчества дядя Павел. И с той минуты и уже навсегда она стала смотреть на него совсем другими глазами, чем прежде… Наверное, она любила его до сих пор и будет любить всю жизнь, кто бы ни встретился на ее пути, с кем бы она ни пересеклась на встречных или попутных курсах.

При воспоминании о дяде Паше Мария невольно вздрогнула всем телом, как будто ее ударило током… Она взглянула в лицо Михаила внимательно, пристально - и он не спасовал, не отвел своих синих глаз от ее лица, и сердце Марии забилось так, как всегда с ней бывало в минуты опасности…

–  Ну что, поговорили?
– поднялся на палубу Иван Павлович.
– А я отобедал славно, теперь могу работать хоть до ночи.

Мария обрадовалась инженер-механику, его появление избавило и ее, и Михаила от неловкой, тяжелой паузы. Мелькнуло что-то наподобие вольтовой дуги, и все слова стали бессмысленны и далеки от подлинных чувств и предощущений…

–  Миша, ты посмотри яхту, не стесняйся, - сказал отец.
– Мария Александровна своя, морская.

–  Да, Михаил, вы не стесняйтесь, осмотрите, - глядя в сторону, проговорила Мария и отошла от отца и сына как бы по своим делам, спустилась в роскошную каюту с огромным стеклянным фонарем, открывающим панорамный обзор моря и неба. В каюте она сначала инстинктивно бросилась к зеркалу и всмотрелась в свое лицо: действительно, похожа на молоденькую, этого пока не отнять.

"Мальчишка, а взгляд мужской, не по годам, видно, настойчивый парень", - подумала Мария и поняла, что она думает совсем не то и не так, - испугалась сама себя, а теперь лжет, даже в мыслях. И тогда она подошла к окну с восточной стороны, с той, где было ближе к России, и, глядя то в море, то в небо, стала думать о маме. В неясные минуты жизни она всегда старалась думать о маме - и все как рукой снимало, маминой рукой…

Я человек: как Бог я обречен

Познать тоску всех стран и всех времен!

И. А. Б у н и н

LXI

Преодолев душевное смятение, вызванное знакомством с сыном инженера-механика, Мария решила, что плыть на этой неделе в Марсель не имеет смысла: два дня механик провозится с мотором, больше суток болтаться в море, день добираться на поезде до Парижа, а там и пятница - какой смысл ехать?

"Лучше займусь-ка я оформлением фирмы по строительству дорог. Зря что ли царек Иса подбросил мне идею? Займусь фирмой, лицензиями и прочая. А с пареньком Мишей - так, минутное наваждение. Я для него слишком стара, а он для меня…" - Мария хотела думать, что он для нее слишком молод и все это чепуха на постном масле, но что-то так не думалось, и опять она поймала себя на мысли, что лжет во спасение… Во спасение чего? Так сразу и не скажешь, наверное, многого. И прежде всего спокойной жизни. Сердце ее сладко дрогнуло в предчувствии неизвестного, неизведанного - такого с ней еще не случалось. Даже в юности, с дядей Пашей, то было совсем другое… Трудно сказать, чего бы она еще надумала и навоображала, но тут на пирс прикатила Николь, поднялась на яхту, нашла ее в каюте, огорчилась, что путешествие задерживается, и радостно затараторила:

–  Мы не плывем? Прелестно! Тогда будем писать Карфаген! Сейчас я пошлю за этюдниками, холстами, красками, и поедем на развалины Карфагена, хорошо?

–  Ты всегда найдешь выход, - поддержала ее Мария, - я уже и не помню, когда брала в руки кисть. С удовольствием помалюю!

–  А ты обратила внимание, какой красавчик возится с парусами?
– И Николь показала головой на потолок каюты, отделанный ливанским кедром.
– Настоящий красавец! Но дело даже не в красоте, а в том, что он какой-то не как все, он какой-то другой. Он как бы светится изнутри. Ты меня понимаешь?

–  Не знаю, о чем ты… - отвернувшись от Николь, нехотя обронила Мария, но голос ее предательски дрогнул.

–  Не знаешь? С твоим-то глазом-алмазом? Что-то я не верю тебе, сестренка! Все ты видела! Все ты знаешь!

–  Да, видела!
– резко повернувшись к Николь, с вызовом сказала Мария.
– Видела! Ну и что мне теперь делать?!
– И на глазах ее заблестели слезы.

–  Ой, моя маленькая!
– Николь обняла Марию за плечи.
– Да ты попалась!

–  Не говори чепухи!
– вспылила Мария, покраснела и отошла от Николь, вытирая тыльными сторонами ладоней злые слезинки в уголках глаз.

–  Не обижайся, радоваться надо!
– добродушно сказала Николь.

–  Тушь размазала!
– смотрясь в зеркало, засмеялась Мария.
– У тебя далеко косметичка?

–  Она всегда при мне, как оружие при стражнике. Давай я подправлю тебе ресницы, - миролюбиво предложила Николь.

–  Давай, - согласилась Мария, усаживаясь в кресло у окна.
– Так тебе хорошо видно?

–  Нормально.
– Николь принялась священнодействовать, и больше они не возвращались к щекотливой теме.

А когда Николь и Мария вышли на палубу яхты, Михаила там уже не было. Отец и сын возились внизу, в машинном отделении. Мария торопливо проскочила мимо люка в машинное отделение, а Николь приостановилась и крикнула:

–  Всего хорошего, господа!

–  До свидания!
– хором ответили отец и сын.

"Сви-да-ния!" - как в бочке, отозвалось эхо.

Водитель в красной феске привез холсты на подрамниках, краски, этюдники, кисти, - все, как велела ему Николь. Они сели в машину и поехали к развалинам Карфагена. Там же оказался и мсье Пиккар со своими подручными Али и Махмудом.

Мария обрадовалась мсье Пиккару, как будто он мог защитить ее от неминуемого. Пока они ехали к давно знакомым развалинам, перед глазами Марии то и дело мелькал облик юного сына инженера-механика в голубой, истонченной от многих стирок рубашке. Ее уже стало злить это навязчивое мелькание, и она ухватилась за Пиккара с облегчением и приветствовала его с преувеличенным восторгом, фальшь которого отметила про себя только одна Николь.

–  О, мсье Пиккар, как я рада вас видеть! Мы только что вспоминали о вас. Какая удача!
– Голос Марии звучал так пылко, так призывно, и она улыбалась ему так искренне и нежно, как будто они были близкими друзьями и встретились наконец после долгой разлуки.

–  Я рад. Я тоже. В самом деле удачно!
– обалдело бормотал мсье Пиккар, никак не ожидавший от Марии восторгов в свой адрес. Обычно она встречала его с холодной кокетливостью, а он чувствовал себя при ней явно не в своей тарелке, и ему никак не удавалось быть таким неотразимым ловеласом, каким знавали его другие дамы. Беседуя с мсье Пиккаром, Мария всегда умела поиграть словами, да так ловко, что даже самые испытанные каламбуры и остроты ее собеседника вдруг рассыпались в жалкую труху. Подарков от мсье Пиккара Мария не принимала категорически, на прогулки с ним ни по воде, ни посуху, ни днем, ни ночью не соглашалась. А когда однажды мсье Пиккар, улучив минутку, встал перед ней на одно колено и, воздев руки к ее сиятельному личику, выпалил признание в любви, Мария улыбнулась ему ласково, похлопала в ладоши и сказала: