Одна из многих
Шрифт:
— У меня есть деньги за песню, — сообщила Анжела и шлепнула перед Кирой пачку денег. — Мне вперед заплатили.
— Интересно… Мне никто вперед не платит. Сколько тут? — поинтересовалась Кира Сергеевна.
— Пять. Это композитору.
— Хватит ему и трех. Две оставь себе. Тебе одеться надо.
— Я матери пошлю. И отцу на ремонт. У него все полы прогнили. Пусть доски купит.
— Настоящая дочь, — отозвался Иннокентий со своего кресла. — Сейчас все, наоборот, из родителей тянут.
Кира Сергеевна посмотрела на Анжелу поверх очков.
— А может,
— А где он с ними знакомится? — спросил Иннокентий.
— В ночных клубах.
— Пусть в метро спустится, — посоветовал Иннокентий. — Все хорошие девушки ездят в метро. А по ночным клубам шастают одни прошмандовки.
— Сваришь кофе? — попросила Кира Сергеевна нищенским голосом.
Анжела шмыгнула на кухню, сварганила быстрый завтрак.
Вместе позавтракали.
— А хозяин к тебе не пристает? — спросила Кира Сергеевна.
— Не особенно, — уклончиво ответила Анжела. — Так… Слегка…
— Не будь дурой, — велела Кира Сергеевна.
Анжела не поняла: что она имеет в виду, но уточнять не стала.
После завтрака Анжела принялась за уборку квартиры, начиная с ванной комнаты. Ее никто не просил об этом, но и так понятно. Кира Сергеевна — врожденная неряха, она такой родилась. Ее даже ругать не за что. Она не видит беспорядка. А порядок — видит и приходит в восторг.
Анжела могла бы и не убирать, но тогда Кира с Иннокентием просто зарастут грязью и их придется откапывать или искать с миноискателем.
Анжела протирала раковину, к ней возвращался ее изначальный цвет — светло-бежевый, как крем-брюле. Потом Анжела переходила в кухню. Мыла шкафчики — снаружи и изнутри. Изнутри приходилось отскабливать ножом затвердевшую, спрессованную пыль.
Кира Сергеевна смущалась, говорила:
— Я отработаю…
И отрабатывала. Брала Анжелу в Дом кино на премьеру.
О! Сколько там знаменитостей. И все здоровались с Кирой Сергеевной. Наверное, от нее что-то зависело. А может, и просто так здоровались. Люди вежливые, воспитанные. Что стоит поздороваться?
Все знаменитости — с женами. У всех жен — выражение лица. А у Анжелы этого выражения не было. Она стояла как пустой стакан, ничем не наполненный. Просто молодая, да и все.
Однажды Кира Сергеевна пригласила сына с тайным намерением познакомить с Анжелой. Анжела — работящая, простодушная, молодая, не испорченная деньгами, слаще морковки ничего не ела. К тому же Кира Сергеевна полюбила ее и привязалась. С такой Анжелой ее старость будет обеспечена. В дом престарелых не сдадут.
Сын по имени Миша оказался сутулый, спина круглая, шея вперед, лицо висело параллельно туловищу. Голос глухой.
Кира Сергеевна говорила, что он философ и много знает. Лучше бы спортом занимался, мышцы накачивал. Анжела не стала рассматривать такого претендента, он был не нужен ей даром. Хотя, конечно, согласись Анжела — получила бы прописку московскую, отдельную квартиру, Киру с Иннокентием в придачу. А уж если бы родила — и говорить нечего: досталась бы семья железной прочности
с бабкой и дедом, с семейными праздниками, подарками к Новому году. Это тебе не Алешка Селиванов из Мартыновки.Анжела носится за каким-то журавлем в виде песни, убирает чужое говно и все трет, трет, чистит и чистит, и конца не видно.
Но как приятно из грязного делать чистое, из темного светлое, из немой горсти продуктов — благоуханный обед. Все садятся и радуются. И лица светятся. И желудки наполняются, и вырабатываются гормоны удовольствия. И еще неизвестно: что нужнее человеку — песня или обед.
Композитор написал музыку. Получилось что-то вроде старинного вальса:
«На Муромской дороге стояли три сосны. Прощался со мной милый до будущей весны…»Кира Сергеевна призвала музыкального редактора Сему. Сема забраковал. Сказал, что это — вторично. Это уже было в начале прошлого века.
Песню вернули на доработку. И вдруг — о чудо! Игорь написал замечательную мелодию, простую и щемящую, и согласился на три тысячи. Должно быть, жена была в отъезде и не контролировала его действия.
Следующий этап — студия звукозаписи. Три тысячи долларов.
Игорь дал наводку, у него было несколько хороших студий. Но Кира Сергеевна решила найти услуги подешевле.
Она села к телефону. Кому-то звонила. Что-то записывала. Вскрикивала от удачи.
С точки зрения Анжелы, она была старая, ее поезд ушел, и рельсы разобрали. Но сама Кира Сергеевна думала иначе, вернее, не думала вообще. У нее была способность любить проживаемый кусок жизни. В молодости она любила своего маленького сыночка и не хотела, чтобы время двигалось, а ребенок рос.
Потом она переживала романы, и ей очень нравился этот тревожный период. Хотелось, чтобы он длился вечно.
Сейчас все устаканилось: сын вырос, муж удержался, работа доставляет удовольствие, здоровье никак о себе не напоминает. Что еще желать?
Только разве помогать людям и греться в лучах благодарности.
Все-таки лучше, чем ничего. Все-таки какое-то действие.
Анжела со страхом ждала, что Николай придет к ней опять. Но он не приходил, и это было очень хорошо. Можно, как прежде, беседовать с Еленой без угрызения совести.
Все оставалось как раньше: Анжела у плиты, Елена в пижаме за столом с чашечкой кофе и рюмкой коньяка.
За окном смешанный лес — сосны и березы. Счастливые собаки — Шарфик и Роза. Елена ничего этого не видела. Жизнь текла мимо нее. Глаза Елены были повернуты внутрь своей израненной души.
«Тебя бы на поле, бахчу обрабатывать», — думала Анжела. Но сказать такое она не решалась. Покорно слушала и молчала.
— Коля был такой красивый в молодости. А сейчас — чистый крокодил. Веки тяжелые, глаза застывшие. Куда все подевалось?
— А вы его любите? — не понимала Анжела.
— Не знаю. Я хочу, чтобы он умер. Чтобы никому не достался.