Одна ночь (сборник)

— А Петр получше тебя был! — хрипела Фря злобно. — Ты так, мусор. Жидковат, тебе я больше троечки, уж извини, не поставлю. И то — с минусом.

Загинайло разозлился. Он потерял самообладание. Чтобы Фря замолчала, придавил ей локтем горло. Он не рассчитал своей медвежьей силы. Горло Фря хрустнуло. Удивительно: какое оно оказалось хрупкое. Он увидел: Фря мертва. Мертвей мертвого. Чего уж тут. Натворил делишек. Или чудится ему? Очухается еще?.. Поднял, отнес на кровать.

Не спеша оделся, взял, что надо, кобуру с заряженным пистолетом — под шинель, на поясном ремне. Вышел, дверь запер на ключ. Спустился на улицу.

Загинайло шел в батальон. Закончить свои дела там. Безлюдно. Часы в подвальном окне в опустелом ночном баре: половина шестого. Свеча на голом столе догорает. Повеселились. Ночь-то на исходе, город зашевелится, рассвет серенький, зимний забрезжит. Эти гаврики уж покончили работенку, банк пощипали маленечко, мешочек утром в банке не досчитаются. Добычу делят, на блюдечке принесут… На Г-й улице он встретил Стребова. Тот бежал по тротуару, в полной милицейской форме, шапка набекрень, усы-щетки, глаза из орбит вылезли, изумленные, безумные. Запарился сапогами брякать. Увидев Загинайло, встал как столб.

— Командир, задний ход! — возопил он. — Дуем отсюда!

— Стребов! Рехнулся! Гонятся за тобой, что ли? — спокойно, не дрогнув ни одним мускулом на своем массивном, колючем лице, спросил Загинайло своего помощничка.

— Засыпались, Роман Данилыч! — отчаянным голосом пропел Стребов. — Засада. Всех на месте повязали. Теперь остальных из взвода тепленьких в постельке берут. Я сразу почуял неладное, когда к банку подгребли. В воздухе смертью пахнет. Чудом ускользнул у них сквозь пальцы, как ершик. От банка — к тебе, вахтер: да только что уперся, беги, догонишь. Я — сюда. Предупредить. Рвем когти, командир!

— Дура ты, Стребов. Чего орешь? Чего за мной помчался? Почему это ты так обо мне заботишься? Свою бы шкуру лучше спасал. И куда ты будешь когти рвать? Оцеплено. Сцапают вмиг, — Загинайло говорил все тем же невозмутимым тоном, как будто ничего не случилось и никакая опасность ему ни чуточку не грозит. Неподвижный, тяжело стоял посередине тротуара, мрачно-иронически взирая на своего собеседника.

— Так что ж, сдаваться пойдем, Роман Данилыч? — погасшим голосом произнес Стребов. — Это папа нас вычислил! Колунов! Он, он! Собачий нюх! Вот дракон! — Стребов сдернул шапку и отер ею потное лицо. — Он и дал команду. Опера давно готовились. Банк — приманка. Заманили нас в ловушку, как мышей на кусок сала — в мышеловку. Роман Данилыч! Что ж мы? Явка с повинной мордой? А?

— Психопат ты, Стребов. Паникер. Шут-пересмешник, подделыватель голосов! — оборвал его Загинайло. — Ясно. Явка с повинной облегчит твою участь. А то, хочешь, со мной. Есть шансик. Махонький, с волосок, но есть. Лови машину. В порт.

— Чего в порт? — Стребов вытаращил свои позеленелые от страха глаза. — На корабле удрать хочешь, Роман Данилыч?

— В точку попал. На торпедном катере. Давай, давай! Минута дорога! — прикрикнул на него Загинайло.

Стребов, выскочив на мостовую, тут же остановил частника. Как раз то, что надо. Тунгуз узкоглазый, промышляет, с властями ему вредно ссориться.

— В порт! Вихрем! — приказал он узкоглазому шоферу. — Предотвратить теракт. Понял? Порт заминирован. Через час на воздух все полетит к чертовой матери! Успеем — медаль получишь!

Шофер-азиат повернул машину. Помчались в порт. Загинайло сидел спереди. Стребов — на заднем сиденье.

— У меня сын-астматик подыхает… — Стребов вдруг затрясся всем телом. Он рыдал, уткнув лицо в шапку. Истерический припадок.

— Стребов! Баба! Прекрати выть! — зыкнул на него Загинайло. — Пасть пластырем заклею!

— Астматик-то мой теперь точно сдохнет, — продолжал рыдающим голосом Стребов. — Хана парню. Где таких денег достать? Ты не представляешь, Роман Данилыч, сколько они, врачи-сволочи, денег дерут! На лечение мы выложили им на лапу за пять-то лет — ой-ё-ёй! Миллион наберется! Где ж мои найдут грошики далыпе-то лечить? Я — курочка-ряба, золотые яички несла. Вот и приехали, Роман Данилыч!

Да. Так и есть. Порт. Главные ворота. Вахтер в проходной узнал Загинайло. Вот так удача! Как же, как же! Бригадир водолазов Рашид Абдураимов, лучший друг Загинайло, у себя на плотике. Обрадуется до поросячьего визга, если еще хоть капельку сохранил трезвый ум. У водолазов безработица третий день, получку пропивают, никак пропить не могут. Вот Загинайло с дружком своим и придут к ним на помощь. Вахтер пропустил их через ворота в порт беспрепятственно, с горячим напутствием и добрыми пожеланиями. Остановили грузовичок, в кузове баллоны газовые звякают, багровые, как раки, полнехонько, строем стоят, на Канонерский завод везут. Подбросят. Как же! Сели на пол, подперли спинами взрывоопасный груз. Поехали! А чего тут и ехать! Конец пирса. Высадились. Залив-то оттаял. Мертвый штиль. Сизо-темно. Горизонт это или что? Суденышко ползет. Вот он, спуск, ступенечки эти к воде. А вода и не плещет, и не шевельнется, черная-черная, с глянцем, как вороненый козырек. Вот и понтонная дорожка-мосток, туда куда-то. Туман в глазах, седые ресницы, поседели, пока ехали. Ну, потопали по досочке!

Через десять минут Загинайло и Стребов были у цели. Взобрались на плотик. Из трубы водолазной берлоги вился дымок. Дверь без запора. Ввалились, не стуча. Бригадир водолазов Абдураимов, сидя на корточках, топил щепками свою буржуйку. Огонь гудел. Абдураимов в толстом свитере-кольчуге, в круглой шерстяной шапочке, увидав гостей, закричал от неожиданности, вскочил на ноги, ударил кулаком в свою богатырскую грудь, так что она загудела как железная бочка.

— Загинайло! Шакал! Гуцул проклятый! Неблагодарный, неблагодарный ты орангутанг! Пропал. Как в воду канул. Ни слуху, ни духу, папуас! Чего ты там? С бандюгами борешься? Загордился. Эх, друг, а я тут с тоски подыхаю. Как раз ты вовремя явился, а я уж думал — погрузиться на дно и не возвращаться. — Абдураимов обхватил Загинайло в объятиях, деликатно так, не очень сжимая, чтоб не поломать костей, но горячо. — Я ведь из всей бригады один остался, — рассказывал Абдураимов. — Кто утонул, кто от чрезмерного употребления алкоголя окочурился, кто ушел куда-то, ничего не сказав на прощанье. Давай, спрыснем встречу! А это твой телохранитель? И ему нальем стопарь, помолясь на Восток. По мусульманскому обычаю. Там Мекка, там правда.

— Потом выпьем, — остановил водолаза Загинайло. — Сейчас не совсем подходящее время. Вот что, не в службу, а в дружбу. Спрячь нас куда-нибудь. Нас ищут по всему городу. Мы, понимаешь, немножко набедокурили. Колыма светит. Говорят, там хорошо, да нам пока не хочется. Нам бы переждать. Залечь на дно и выключить все шумы.

— Понимаю, — сразу посерьезнел Абдураимов. — Только куда же я вас спрячу? Не коробок спичек. Разве что — под воду. Вот, два водолазных костюма, целые, без дыр, в рабочем состоянии, вчера спускались в морскую бездну. Да хоть в Мариамскую впадину — выдержит давление водяного столба в десять миль. Лезьте, не бойтесь. Да тут глубина лягушачья. Шлангом буду вам дыхательную смесь подавать. Нагрянут гости незваные, скажу: мои водолазы работают. Сигналы вам буду подавать: если порядок, вылазьте — тросиком три раза дерну. А дрянь-дело — два разика. Вот так: — Абдураимов дернул Загинайло за рукав три и два раза.

— Ну что ж. Концы в воду, — пошутил Загинайло. — Давай свои доспехи. — Странно ему было: он понимал, что дребедень это все, дурацкая затея, а почему-то хотелось ломать эту мрачную комедию. Навряд ли его действия можно было назвать нормальными. Да словно они все свихнулись. Как будто он их загипнотизировал, и они под его властью, исполняя его непреклонную волю, делают безрассудное дело, послушные машины, повинуясь приказанию его угрюмого мозга.

Абдураимов помог обоим облачиться в тяжелые глубоководные скафандры. Водрузить шлемы, закрутить три могучих гайки гаечным ключом — и спуск. Все трое стояли на краю плотика, где уходил под воду водолазный трап — скользкая железная лесенка.

Загинайло задумчиво держал на ладони золотые часы, которые он снял, прежде чем облачаться в скафандр. Абдураимов и Стребов смотрели на него как в оцепенении. Часы соскользнули с ладони в черную неподвижную воду.

— А ведь это ты убил моего брата Петра, — сказал вдруг Загинайло Стребову.

Стребов побелел, верхняя губа поднялась, подбородок задергался в тике, зубы застучали, два верхних плоские, как у кролика. Жалкий вид.

— Ты что, командир, того! — наконец смог он говорить. — Это Бабура, его работа. Черняк помогал. Они вдвоем. А я тогда дома был, астматика на обследование возили. У меня руки чистые. В смерти Петра Данилыча я неповинен. — Стребов в доказательство своей невиновности поднял облаченные в тяжелый скафандр руки и протянул их перед глазами Загинайло.