Одна отвергнутая ночь

— Миллер, — внутри меня растет паника.

— Я не могу тащить тебя в свою темноту, Оливия. Это должно закончиться прямо сейчас.

Грудь начинает медленно разрываться. Я ведь освещаю его мир. Что с ним случилось?

— Ты не понимаешь, что говоришь. Я помогаю тебе. — Я снова пытаюсь взять его за руки, но он отстраняется и встает с постели.

— Я отвезу тебя домой.

— Нет, — шепчу, наблюдая за тем, как его спина исчезает в ванной. — Нет! — спрыгнув с постели, бегу за ним, хватаю за руку и разворачиваю лицом к себе. — Что ты делаешь?

— То, что правильно. — Нет ни чувств, ни раскаяния, ни печали. Он закрылся от меня, сильнее, чем когда-либо, маска плотно села на свое место — и костюм не нужен. — Я не должен был позволять этому так далеко зайти. Мне не надо было возвращаться за тобой.

— Этому? — ору я. — Ты имеешь в виду нас! Сейчас нет этого, или тебя, или меня. Это мы! — Я распадаюсь перед ним на части, мое трясущееся тело отказывается успокаиваться — до тех пор, пока он не будет держать меня и говорить, что мне все это послышалось.

— Есть ты, есть я. — Он медленно поднимает на меня глаза. Пустые синие глаза. — Нас никогда не могло быть.

Его холодные слова ножом врезаются в мое разрывающееся сердце.

— Нет, — я отказываюсь принимать это. — Нет! — Трясу его за руки, но он остается отстраненным и безразличным. — Я ведь твоя привычка. — Я начинаю плакать, слезы бесконтрольно льются из глаз. — Я твоя привычка!

Он убирает руки и отходит:

— Привычки плохо на тебя влияют.

Грудь разрывается, обнажая разбивающееся сердце.

— Ты несешь ерунду.

— Нет, я абсолютно здраво рассуждаю, Ливи. — Он уходит и встает под душ, даже не вздрогнув, когда на него обрушивается не успевшая нагреться вода.

Я не сдаюсь. С ним должно быть что-то не так. Паника распаляет мое упрямство и вот я уже в душе, прижимаюсь к нему, пока он пытается намылить голову шампунем.

— Ты не посмеешь снова так со мной поступить, не сейчас! Не после всего!

Он игнорирует меня и смывает шампунь прежде, чем успевает промыть волосы. А потом он поспешно сбегает, открыв противоположную дверцу, но я неумолима, кричу, следуя за ним. Цепляюсь за его мокрую спину, пытаясь остановить, но он стряхивает мои руки, пытаясь вытереться и выбраться из ванной.

Я совсем запуталась, сердце в груди грохочет, меня всю трясет.

— Миллер, пожалуйста! — я плачу, падая на колени и смотря, как он снова уходит. — Прошу! —прячу лицо в ладонях, как будто спрятавшись в темноте, я смогу выдернуть себя из моего кошмара.

— Встань, Ливи. — От его равнодушного тона слезы бегут еще сильнее. — Вставай!

Неясным от слез взглядом смотрю в его холодное, как лед, лицо.

— Ты только что занимался со мной любовью. Я приняла тебя. Ты хотел, чтобы я забыла того мужчину, и я забыла.

— Он все еще здесь, Ливи, — рычит он грубо. — Он никогда не уйдет!

— Он ушел! — настаиваю с отчаянием. — Его никогда здесь нет, когда мы вместе. — Это неправда, и я это знаю, но я падаю в бездну и, чтобы удержаться, буду пробовать зацепиться за что угодно.

— Он здесь, — выплевывает он, наклоняясь и поднимая с пола мое худое тело. — Я был глупцом, думая, что смогу это сделать.

— Сделать что?

Он вздрагивает и, отпустив меня, взмахом руки окидывает меня снизу вверх:

— Это!

— Ты имеешь в виду чувства? — ударяю его в грудь. — Любовь?

Он закрывает рот и отходит, явно пытаясь держать себя в руках:

— Я не могу любить тебя.

— Не смей, — жалобно шепчу. — Не смей так говорить.

— Правда ранит, Оливия.

— Все из-за этой женщины ночью, так ведь? — спрашиваю я; вдруг все, что я вижу сквозь пелену страха, это ее высокомерное лицо. — София. Что она сказала?

— Это никак с ней не связано. — Он выходит из ванной, и я понимаю, что причина в том, что я ближе подбираюсь к сути.

— Ты правда хотел остановиться?

— Да! — Рычит он, разворачиваясь и пронзая меня бешеными глазами, но вскоре одергивает себя, осознав, что сказал. — Нет!

— Да или нет? — кричу я.

— Нет!

— Что изменилось с прошлой ночи, когда ты вернулся в постель?

— Слишком, блядь, многое! — Он ушел из виду, зайдя в гардеробную, я снова иду за ним и смотрю, как он надевает какие-то шорты и футболку. — Ты молодая. Ты забудешь меня. — Он отказывается смотреть на меня или слышать мои слова, трус.

— Ты хочешь, чтобы я тебя забыла?

— Да, ты заслуживаешь большего, чем я могу дать. Я говорил тебе с самого начала, Ливи. Я эмоционально недоступен.

— И после того, как ты боготворил меня и дал мне все, что скрывал от остального мира, — смотрю прямо в его пустые синие глаза, отчаянно пытаясь найти в них хоть чтото. — Ты меня уничтожил.

— Не смей так говорить! — кричит он, в его выражении лица и голосе явно просачивается чувство вины. Он знает, что это правда. — Я вернул тебя к жизни.

— Мои поздравления! — ору я, взбесившись. — Да! Вернул, но в ту секунду, когда я увидела свет и надежду, ты жестоко меня растоптал.

Он отшатывается от моих слов и, не зная, что ответить, проходит мимо меня, сбегая от своих ошибок, убедившись при этом, чтобы мы не соприкоснулись.

— Я должен уехать.

— Куда?

— Париж. Мой самолет в полдень.

Задыхаюсь от резкого, холодного вдоха. Город любви?

— Ты едешь с той женщиной, да? — Теперь мое сердце окончательно разорвано, мысли о Миллере, роскошных женщинах, связываниях, деньгах, подарках…

И все, что я вижу, — это красивое, эгоистичное лицо своей матери. Мое лицо. Теперь еще и лицо Миллера.

Он не поступит так со мной!

— Я забуду тебя, — расправляю плечи и вижу, как он замирает от звука моего монотонного обещания. — Сделаю все для этого.

Он медленно разворачивается и смотрит на меня предупреждающе. Мне не могло быть более безразлично.

— Не делай глупостей, Ливи.

— Ты только что потерял право давать мне советы, так что, думаю, извинишь меня, если я предпочту тебя проигнорировать. — Прохожу мимо него, абсолютно не заботясь о том, что делаю, и совершенно готовая к тому, чтобы исполнить задуманное.