Однажды осмелиться…
Шрифт:
58
Степка теперь с Эльвирой Ивановной неразлейвода. В воскресенье гуляли, упал, завыл. И сквозь вой пробивается: «Э-эля… Э-эля…» Я сперва не понял, подумал, это припев такой. Но потом догадался. Недели Степану хватило для развития бурных чувств. Весь в маму.
Свинтус в квартире освоился, топочет, лезет под ноги, похрюкивает. Деловой. Степка сперва его боялся, а теперь только им и занят: «Свитус хочет яблочко», «Свитус кататься будет» («н» из вредности, что ли, не выговаривает). Сажает пушистого в грузовичок и возит за веревку по
Олька ходит как в воду опущенная и вытащенная. Мокрая курица, словом. Что с ней, непонятно. На днях очнулась: а когда Алена вернется? Когда захочет, тогда и вернется, мне она телефон не оставляла. Московский мобильный, понятно, отключен. Не ждет она звонков отсюда. Ольке, конечно, непросто: теперь бегать не к кому, жалиться. А ведь вся на нервах, чуть что — в крик или в слезы. Наверно, с начальничком проблемы. Тем лучше. Тем лучше.
59
— Свет, зайди на минутку, как закончишь.
Зашла.
— Ты что-то Оле ляпнула?
— В смысле?
— В смысле, что я мерзавец, у меня шестеро детей, две любовницы, которых я избиваю, и несчастная жена? Ты же обычно так действуешь?
— Нико, я дружу с Машкой и не позволю подложить ей свинью. Очередную.
— Машке никто свиней не подкладывает. Мы вместе уже двадцать с лишним лет. Я живой человек, Света.
Вроде как можно понять.
— Ну хорошо. Но что ты в этой Оле нашел? Или на безрыбье?
— «Безрыбья» не бывает. А нашел… да… что искал — то и нашел. Тут я ничего нового не придумал.
— Как всегда, таланты выискиваем?
— А почему нет? Она хороша собой — ладно, не спорь, это я тебе говорю, — и ум у нее живой. Меня такие женщины интересуют.
— То есть ты никогда ко мне не подкатывал, потому что я бездарна да еще и на Шрека похожа?
Откинулся на спинку кресла, потянулся:
— Если ты была бы бездарна, я тебя сюда не позвал бы. Ты же знаешь, для меня дружеских связей не существует, а есть только работа: можешь — не можешь. А насчет Шрека… Ну… что есть, то есть…
Еле увернулся от пепельницы.
— С ума сошла! Пошутил! Сдаюсь! — И задумчиво: — То есть только что прозвучало предложение…
— Предложение? Не дождешься. Я ж с твоей «прекрасной Олюшкой» не стану конкурировать…
— Та-а-ак… Подслушивала?
— А то.
— Не люблю я это.
— Думаешь, мне нравится? Но надо же быть в курсе событий.
Хмыкнул:
— Я тебе сообщу, когда…
— Когда ее оприходуешь? Давай. Только вряд ли у тебя это получится.
Нахмурился, уткнулся в компьютер.
— Свет, слова выбирай, ладно? Мм… почему такие мрачные прогнозы на мое светлое будущее?
— Ты ее видел последние дни? На ней же лица нет. Она как ужаленная выскочила булку покупать, когда я сказала, что… ну, про Машку сказала.
— Тебя кто за язык тянул?
Света достала из кармана зеркальце, посмотрела в него, ощерив зубы.
— То есть ты девчонке голову морочишь?
— Да она ничего не спрашивала. К тому же у нее у самой муж
наблюдается. Сморчок такой.— Вот-вот. Она спит и видит, как от него отвалить. А тут ты, на белой кобыле. У Оли с головой проблемы. В тридцать лет нормальные люди в меру циничны.
Оторвался от компьютера.
— Светка, ты не понимаешь. В этом и весь цимус. Она просто потерянная такая. Сидит корректором, хотя могла бы дальше двигать. Мужа не бросает, потому что, опять же, куда идти, не знает. Смелости ей не хватает. Знаешь, у меня даже какое-то такое чувство появилось… Защитить ее хочется, проблемы ее на себя взять. Чушь, но трогательно. Я собой доволен. Давно ничего подобного не испытывал.
— Понятно. Вот таких, как я, защищать не хочется.
— Тебя — защищать? Да я еле от пепельницы увернулся.
Помолчали.
— Ага, а потом будешь от нее избавляться, как ты это обычно делаешь.
— Да в том-то и дело, что с ней такой номер не пройдет. Она из тех, у которых «все или ничего».
— Максималисты, по-научному.
— Да нет. Просто она все слишком серьезно воспринимает. Может потом глупостей натворить, в стиле пятнадцатилетней. Сто пудов, что позовет к себе, едва сморчок отъедет на пару дней, — понаставит свечек, музычку подберет. И будет ждать признаний.
— Да… иначе, боюсь, никак.
Опять уткнулся в компьютер:
— А ты не издевайся. Вообще-то я не тороплюсь. Посмотрим.
Света встала, подошла к двери.
— Ты только уж скажи ей что-нибудь… жизнеутверждающее. А то она рассеянная стала, глаза на мокром месте, детский сад. Если бы я знала, что она такая сахарная — замужняя с ребенком, — не говорила бы ничего. Кстати, она уже две опечатки упустила. А нам сдаваться через неделю.
— Ну, скажу, что статью ее в следующий номер поставим.
Света резко повернулась.
— Да неужели? А мои тексты тебя не устраивают!
— Свет, не кипятись. Тут ничего личного. У нее хороший материал, с ним можно работать. Из этих рассказов кайтеров она вылила всю воду, получилось очень живо. С технической частью разберемся. А ты… ты фантастический дизайнер, но писать тебе вредно.
— Ясно. Что ж ей сразу не сказал? Она скисла, бедная.
— Ну так, чтобы не расслаблялась. И прекрати говорить о ней в покровительственном тоне. Склочный вы все же народ, бабы.
Света пожала плечом, взялась за ручку двери. Отправил ей вдогонку:
— Машке не скажешь?
— Черт с тобой. Делаю исключительно ради нее. Зачем ей трепать нервы. Да и у тебя, надеюсь, ума хватит цветочек не срывать. Камушком потом на шее повиснет. У меня одно условие: держи в курсе. Нико… ну немножечко… Мне ж интересно.
— В ближайшее время новостей не жди, работы полно.
60
Самое трудное — это не падение. Ну что — падение? Летишь себе, думаешь о жизни. Думаешь о том, что — не сложилось, о том, что глупо от этого зависеть. Заставляешь себя делать обычные дела — если не с радостью, то хотя бы не с отвращением. Говоришь себе, что у тебя нет поводов для того, чтобы отворачиваться от мира и утыкаться носом в диванную подушку. Ведь и правда — ты ничего и никого не потеряла, потому что ничем не владела. Это все фантазии: вообразишь полные ладони, а потом окажется, что они по-прежнему пусты. А ощущение от сладкой тяжести осталось, вот ты и тоскуешь. Но это все можно пережить.