Однажды осмелиться…

Спуститься домой: «Вовка, я на минутку, плед нужен»… Нет, не смешно.

Перестелить в спальне, там у Алены колонки, музыка, лампочки разноцветные. Такая уютная берложка. Детская кроватка, правда, глаз смущает, но его все смущает, что уж теперь присматриваться.

Две свечи было у Оленьки — фиолетовая и красная. Одну она у кровати поставила, вторую — подальше, на полочку. Аленино цветное белье в Юлькину кроватку сложила; на свою белую простыню бросила стеганое одеяло.

Топталась, как осел буриданов, между вещицами: двумя черными с нитью бусинок цвета слоновой кости и двумя бледно-зелеными, с вышивкой — долгие стебли, филигранные изумрудные лепестки.

Когда она первый раз пришла, заметила на столе блюдце с засохшими кубиками сыра. Теперь в нем лежал жирненький таракан — не всякому перепадет такая вкусная смерть. Таракана вместе с сыром Оленька похоронила в мусорном ведре. Чуть позже сообразила — вот она себя и выдала. Алена поймет, что не Вовка чистоту навел. Да и самому Вовке все ясно станет. Оленька подумала — не выложить ли натюрморт обратно, но уж слишком противно было. Может, ни Алена, ни Вовка и не вспомнят о тарелочке.

Порезала мелко красные яблоки, апельсины, бананы, долго возилась с банкой ананасов — не открывалась. Нашла на одной из полок большую прозрачную чашу для салата, все туда сгрузила. Красиво получилось.

Когда Нико придет, она разложит по пиалам салат и сверху водрузит по шапке мусса (если не съест его раньше: уж больно вкусный).

Стояла у окна, играла тихая музыка, Оленька смотрела вниз, на россыпь огонечков. Сейчас они принадлежали ей, а не Алене.

Под легким платьем — хитросплетения тонконогих тюльпанов, зеленый рай малахитовых лепестков.

83

В двадцать минут девятого набрала номер Нико.

— Еду.

Это короткое неласковое «еду» — сколько раз она слышала его, когда в машине раздавался телефонный звонок — в половине двенадцатого ночи, — и вот теперь и ей перепало. «Еду» — и трубку положил, он за рулем не любит говорить. Осталось только ждать.

Будто нет для него праздника.

Будто он с работы домой возвращается.

Еще скажет, что она его от старых друзей оторвала.

Оленька прошла в спальню, зажгла фиолетовую свечку — ту, что на полочке стояла. Легла на кровать — за окном было пустое ночное небо. Тень от свечки пританцовывала, переминалась, как если бы ждала на холоде троллейбуса. Самыми горькими казались именно эти бескрайние минуты. Тень от свечки. Свежесть простыни под ладонью. Далеко, за стеной, два голоса — мужской и женский.

84

«Что потом?» — спрашивает среднестатистическая Она. «Что сейчас?» — вопрошает Он. Если Он вообще о чем-нибудь вопрошает.

«Что потом?» — думала Оленька. Ей казалось: очень многое зависит от этого вечера (смешно сказать «вечера»: Нико опаздывает почти на час, сколько им остается?) — так много надо было успеть: разглядеть друг друга — положить начало радости и муке или остаться прежними. Когда, как не сейчас, за фруктовым салатом с легчайшим муссом (мусс она почти весь съела…), под пляску пламени свечи, на этом островке, где никого, кроме них, — как не здесь попытаться сделать тот шаг, которого она всегда боялась, — шаг, что ставит тебя слишком близко, так, что чувствуешь тепло и холод того, кто рядом, и холод непереносим, но ты будешь его терпеть — потому что тепло слишком ласково. Ей надо этот шаг сделать. Ей пора. Она и за Вовку выскочила, потому что побоялась сделать шаг — с другим: знала, одно страдание потом будет, ну его, лучше за Вовку.

Но теперь все иначе. После стольких лет быта, заботы о ребенке, нелюбимой работы, отсутствия чуда — ей нужна радость со страданием вперемешку. Этот человек, человек-торпеда, научит ее плавать быстро и ничего, ничего не бояться. Чтобы восхищать его, она станет выше самой себя. Да, она перерастет себя, а потом сама себя догонит. И это будет уже не прежняя Оленька. Пусть кто хочет, тот думает, что это интрижка, тривиальная история, служебный роман. Пускай осуждают за сворованный ключ, за расстеленную простыню. На этой простыне начнется новая Оля: Ольга, не Оленька. Начнется женщина, которая его заинтересует по-настоящему.

В девять ноль пять раздался звонок в дверь.

Ни разу до этого она не обнимала его — вот так, свободно, не в тесноте машины, не украдкой в его кабинете, где он спешил оттолкнуться, мягко отводил ее руки. Целуя, он приподнял ее, теперь она стояла на мысочках и, когда скользнула вниз, уткнулась носом в уголок между шеей и плечом, зарылась в ворот рубашки, когда знакомый одеколон смешался с запахом пока незнакомого тела, она подумала, что выбор ее сделан, и еще — что минута, когда она закроет за Нико эту дверь, будет просто душераздирающей.

85

— Народ только к шести подтянулся. Я ушел в восемь, кого-то так и не застал.

— Жалеешь?

— За двумя зайцами не угонишься. Тем более что один из зайцев весьма привлекателен…

— Но… у тебя же время до десяти? Уже четверть десятого.

— Уйду в одиннадцать. — Остановился у окна. — Ух ты. Здорово.

— Да… Есть фруктовый салат.

— Давай. Я вино притащил, «Cotes du Rhone», пойдет?

Оленька кивнула, улыбнулась. Странно видеть Нико в домашней обстановке.

— Штопор есть?

Бутылка хлопнула, открываясь.

— А как подружку зовут? Забыл.

— Алена.

— Поблагодари от меня лично.

— О’кей, — Оленька подумала, что не стоит рассказывать Нико историю с ключами. Получится, будто она на все готовая. — В комнате ее фотка стоит, она там с дочкой.

Нико ушел в комнату и уже оттуда, задумчиво:

— Девушка с акварели Мари Лоренсен.

Короткий укол: Алена — с акварели? И кто такая Мари Ло… ло… Ладно, все равно. Пусть будет с акварели. Но знакомить их, пожалуй, не стоит.

— Готово. Пойдем… Вино захвати.

86

Виноградина соскальзывает с ложки, катится по подушке, оставляя сладкий белый след, и спрыгивает на пол.

— Ай!

Нико перегибается через Оленьку, поднимает ягоду — первый раз она чувствует его тяжесть.

— Ну что? С ложечки тебя покормить? — улыбается: она уже вторую виноградину роняет. Кто виноват, что они такие юркие.

Он берет у нее из рук пиалу, отставляет свою. И снова — это ощущение: Нико не за компьютером, не за рулем, а здесь, в мерцании свечи, в наполовину расстегнутой кремовой рубашке, как странно. Можно поднять руку и провести ладонью по волосам. Но нет — еще рано. Для нежности еще рано — пока тут место только ласке да страсти. Нежность сродни близости, а близости пока нет. Близость — не катание по кровати; близость — найденное слово, точное слово, которое отзовется там, далеко внутри, войдет иглой в сердце. Был человек, который знал такие слова, — она бежала от него, трусиха. И к кому убежала — к Вовке. Какая глупость.

Она ловит губами дольку мандарина в белых хлопьях, прихватывает зубами ложку. Глаза у Нико смеются:

— Я так сыновей кормил когда-то.

— И… никого больше?

— Хочешь быть единственной в своем роде? Нет, больше никого.

— Знаешь… приятно все-таки это слышать: «больше никого». — Она улыбается. — А в чем я еще уникальна?

Нико ставит пиалу на ночной столик, откидывается на подушку.

— Я уже думал об этом. Какая-то ты… Как сказать… Тебе хочется сильных чувств, но ты их боишься. Вернее, себя боишься. Потому что тебя понесет. И это создаст массу неприятностей окружающим.