Однажды в мае

И все повернули к выходу, но строгий взгляд Галины сказал: «Нет, еще не все!» С пальцем на крючке автомата Галина стремительно распахнула дверь в комнату.

Здесь тоже пусто. В углу стоит большой горшок с веерами запыленных пальмовых листьев. Из-за большого зеркала в золотой раме выглядывают открытки с видами Альп. На противоположной стене — светлое пятно. Видимо, здесь висел портрет, который совсем недавно сняли. На пианино в рамочке из морских ракушек — фотография молодого эсэсовского офицера.

Глаза Галины подолгу останавливаются на всех этих предметах, потому что в вещах заключены человеческие тайны. Вот она взглянула на круглый стол. На нем белая скатерть, расшитая по углам разноцветным узором. На столе чашка, в ней кофе с молоком и тарелка с початым куском хлеба. Галина, схватив угол скатерти, с ненавистью дергает ее.

— Она украдена в Польше!

Потом она приподнимает тарелку с хлебом. Тот, кто начал его есть, оставил на нем две выемки полумесяцем. Больше ничего. След оставлен широкой мужской челюстью. На хлебе желтеет масло, политое сверху малиновым вареньем, красным как кровь.

Как многозначителен каждый жест Галины! Она ставит тарелку на стол. Стремительно оборачивается к окну. Окна закрыты, внутренние рамы выставлены по приказу властей. На стеклах крест-накрест наклеены полоски бумаги. Взгляд Галины замирает на нижнем крае правой рамы. Уголок стекла, очевидно треснувшего, тоже заклеен бумажной полоской.

Эта подробность настораживает Галину. Она протягивает руку и отрывает полоску, еще влажную, наклеенную, очевидно, совсем недавно. Странно. Треугольное стеклышко, которое удерживала бумажка, падает. В углу теперь остается небольшое треугольное отверстие. Галина нагибается и смотрит через него на улицу.

Она видит… то место, где упал на колени Ярда Мареш. На мостовой темнеют пятна крови. Галина стремительно выпрямляется. Все ясно.

Немка не сводит с Галины глаз, а та идет через всю комнату к шкафу и резко дергает за медную ручку.

— Я потеряла ключ… — вскрикивает старуха по-немецки, и в ее голосе вместе с ненавистью звучит страх.

Адам не может больше оставаться наблюдателем. Ударом автомата он разбивает замок, дверцы шкафа трещат, и угольщик рывком распахивает их.

Расставив руки, он набрасывается на кучу висящих в шкафу женских платьев. Он борется со старыми тряпками, в которых путаются его руки, схватывает что-то плотное, живое, яростно сопротивляющееся.

Два человека падают на пол и опрокидывают несколько стульев. Трудно устоять перед угольщиком, привычным к тяжелой физической работе. Через двадцать секунд Лойза сидит на груди неуклюжего верзилы с узким бритым черепом. Пальцы угольщика в гневе стискивают горло эсэсовца.

— Вальтер не виноват! Вальтер ничего не сделал! — вопит старуха, потеряв голову.

Никто не обращает на нее внимания. В шкафу находят две винтовки военного образца, автомат с полупустым магазином и несколько ручных гранат. В кармане коварного убийцы — пистолет. Потом Лойза поднимает фашиста своими могучими ручищами, ставит на ноги. Убийца Ярды стоит с лицом, помертвевшим от страха, и глаза его бегают по сторонам. Старуха бросается к ногам Лойзы, пытается обнять его колени. Лойза, отвернувшись, отталкивает ее. Она визжит, как бешеная:

— Он не виноват! Нисколько! Я приказала ему сама.

Убийца повертывает к ней голову и кричит с холодной ненавистью:

— Schweig, Mutter! [5]

— Иди, негодяй! — И чехи угощают фашиста несколькими тумаками.

Автомат угольщика уперся в его спину, и фашист пошел, высоко задрав голову, как актер на сцене. Узкая бритая голова откинулась назад.

Под лестницей они встречают носилки, на которых две девушки-санитарки уносят бледного как полотно Ярду. Кажется, что он очень устал и теперь спокойно спит. Перед домом стоит небольшой автомобиль для доставки товаров — импровизированная карета «скорой помощи», с красным крестом на флажке. Прежде чем носилки ставят в машину, Гошек осторожно спрашивает:

5

Замолчи, мать! (нем.).

— Доктора нашли?

Жильцы дома и девушки-добровольцы молча качают головой. Доктор уже не нужен. Но Гошека смущает безмятежно спокойное лицо Ярды, и он наклоняется над ним с надеждой во взгляде.

— Может, все-таки, если бы под рукой оказался врач… Нельзя сразу же опускать руки!

И тут происходит нечто совершенно удивительное. Немецкий диверсант, все еще держа руки над головой, делает шаг вперед и, словно представляясь Гошеку, холодно говорит по-немецки:

— Пожалуйста, я доктор медицины.

Все холодеют. Немцу дают подойти к носилкам, никто даже не шевелится, когда убийца склоняется над Ярдой и распахивает его куртку. Все видят две ранки, совершенно чистые и уже засохшие.

Эсэсовец разрывает продырявленную пулями рубашку. Его скупые жесты становятся вдруг профессионально точными. Фашист раздвигает оцепеневшие веки, несколько секунд наблюдает за зрачками, прикладывает ладонь к сердцу, потом выпрямляется и вызывающе смотрит в глаза Гошеку, застывшему на месте.

— Der Mann ist selbstverst"andlich tot. Ein herrlicher Treffer! [6]

6

Разумеется, этот человек мертв. Великолепное попадание! (нем.).

Гошек багровеет. Он как будто повторяет про себя каждое слово, не веря их истинному смыслу, потом сгибается, словно на спину ему взвалили тяжелый камень, и в глазах его вспыхивает ненависть. Вдруг Гошек, который почти на голову ниже костлявого эсэсовца, выпрямляется и бьет фашиста кулаком по лицу. Убийца Ярды шатается и падает. Достаточно одного удара, чтобы сбить с эсэсовца всю его наглость. Он встает, дрожа от страха.

— Уведите его, — тихо приказывает Гошек, не глядя на убийцу.

На его кулаке видны пятна крови. Гошек смотрит на них и говорит брезгливо:

— Скоты… Не стоило руки марать… — и тщательно вытирает руку полой куртки.

Один из жильцов дома, поднявший с асфальта шляпу Ярды и его винтовку и до этой минуты растерянно державший эти вещи, молча протягивает их Гошеку. Гошек, перекинув винтовку через плечо, берет в руки мягкую испачканную зеленую шляпу. Ему предстоит сделать самое трудное.

* * *

В кухне Марешей то и дело хлопали двери. Слух, что пани Марешова готовит обед защитникам баррикад, разнесся не только по соседним домикам, но и по всем окрестным улицам. Бедняки всегда готовы поделиться последним куском в трудную минуту жизни. К пани Марешовой приходили совсем незнакомые пожилые женщины.

— Вот вам, милая, немножко жира для кнедликов… у меня все равно от него только желудок болит, — сказала какая-то старушка, отдавая кусочек маргарина, наверняка последний в пустой кладовке.

Женщины одна за другой появлялись в дверях:

— Вот горсточка муки…

— Несколько кусочков сахару…

— Вот горох! Намочите его для супа.

На буфете громоздились разные пакетики: крупа — рядом с макаронами, мука для заправки супа и фасоль, чечевица и сухой липовый цвет. Пани Марешовой, усталой после ночи, которую она провела почти без сна, пришлось все время придумывать, как лучше всего использовать эти разнообразные приношения, сделанные из последних запасов, но от чистого сердца. Всего было понемногу, и было трудно решить, с чем будет суп — с горохом или с крупой. Оставалось одно: сварить все вместе, создав новое невиданное кушанье, которое хотя и не покажется роскошным угощением, но все же будет сытно.