Однажды вечером в Париже

Тысяча причин, и все возможны. Я вытряхнул из пачки сигарету, закурил и стал прохаживаться перед входом. Но когда прошло еще четверть часа, а потом еще, улыбаться мне расхотелось, я почувствовал беспокойство.

Если случилось что-то непредвиденное, то почему Мелани не позвонила в кинотеатр? У нее нет моего номера, но телефон «Синема парадиз» совсем не трудно узнать. Она могла бы позвонить.

Второй сеанс подходил к концу, всевозможные недоразумения и скандалы с ненормальной американо-французской семейкой в Нью-Йорке уже приключились, действие устремилось к финальной кульминации, я же, точно тигр в клетке, ни на миг не останавливаясь, кружил по фойе.

Может быть, Мелани вообще не приехала из Бретани? Предположим, у ее тетушки серьезное воспаление легких, и Мелани, дежуря у постели больной, за хлопотами просто позабыла о нашей встрече?

Вопреки здравому смыслу я вытащил мобильник и проверил входящие звонки. Ну вот же – три неотвеченных вызова. Три неизвестных номера. Я принялся торопливо нажимать на кнопки.

Два раза звонили журналисты, понятия не имею, где и как они раздобыли номер моего мобильника; третьим позвонившим оказалась очень вежливая пожилая дама, еще не научившаяся пользоваться своим новым телефоном, подарком от дочери на восьмидесятипятилетний юбилей. Старушка принесла мне тысячу извинений. «Кнопочки такие маленькие, я все время нажимаю не те, какие нужно», – объяснила она, смущенно посмеиваясь. «Пустяки, – сказал я. – Ничего страшного». И сунул мобильник в карман. Потом опять вышел на улицу – ждать. И вдруг я засомневался: в самом ли деле мы договорились с Мелани на эту среду?

Она же сказала, что уезжает на неделю к тетке в Ле-Пульдю… Или на две недели? Чепуха, у меня же ее письмо, ее маленькое письмецо, которое я семь дней ношу с собой и выучил уже наизусть до последней строчки. А там ясно сказано: «…но я так радуюсь следующей среде, встрече с тобой и всему, что еще случится в будущем».

Следующая среда – сегодня. Уж в этом-то сомнений нет. Вздохнув, я спрятал письмо. Сунув руки в карманы, подошел к стеклянной двери, посмотрел на улицу.

За кассой сидела мадам Клеман, читая газету, и всякий раз, когда я проходил мимо, стыдливо опускала ее на столик. «Паризьен», как я наконец заметил, да не все ли мне равно? А мадам Клеман посмотрела на меня озабоченно.

– Все в порядке, мсье Боннар? Мне кажется, вы нервничаете, – сказала она. – Верно, потому, что сегодня столько людей набежало?

Я покачал головой. Нет, не потому. Какое мне дело до всех этих людей? Мне была нужна только одна женщина – из-за нее я нервничал. Женщина, которая приходила сюда каждую среду, точно как по расписанию. А сегодня вот не пришла.

Картина кончилась, я открыл дверь кинозала, и мимо меня стали выходить на улицу зрители, кое-кто брал программку с репертуаром, из тех, что были разложены возле кассы; я слышал смех и обрывки разговоров вперемешку с голосами людей из встречного потока, вливавшегося в фойе с улицы, – это были зрители, пришедшие на последний сеанс, на мою специальную программу.

В фойе едва хватало места всем этим людям, которые с любопытством оглядывались, подходили к кассе, спешили взять билеты на фильм, созданный в семидесятых годах режиссером, поставившим своей целью рассказать историю без всякой лжи.

В толпе пришедших на ночной сеанс я заметил профессора. С билетом в руке, он вошел самым последним и, проходя в зал, вполголоса поделился со мной своим изумлением – он, дескать, никогда бы не подумал, что «Мелочи жизни» могут привлечь такую массу публики. «Мне кажется, это великолепно», – сказал старик, улыбнувшись мне.

Я вымученно кивнул и закрыл за ним дверь. Что касается программы «Les Amours au Paradis», я ждал одну-единственную зрительницу, а до остальных мне не было дела.

Я зашел в аппаратную и посмотрел в квадратное оконце, через которое был хорошо виден экран.

Мишель Пикколи, разбившийся на своей «альфа-ромео», лежал на траве, и в последние мгновения, отделяющие его от смерти, перед ним проносились, казалось бы, банальные, но на самом деле очень значимые «мелочи» прожитой жизни…

Меня охватила паника.

Что, если Мелани попала в аварию? Что, если она, торопясь, побежала через бульвар Сен-Жермен, не глядя по сторонам, и ее сбила машина, ударила, швырнула в воздух! Я стиснул зубы. Потом я ушел, махнув рукой Франсуа, который, как всегда, сидел, уткнувшись в учебник. Под бдительным взором мадам Клеман еще немного покружил по фойе. Наконец решил пойти в бистро неподалеку, выпить кофе с молоком.

– Если меня спросит молодая женщина, пожалуйста, скажите ей, чтобы никуда не уходила и обязательно дождалась меня, – проинструктировал я кассиршу.

– Вы о той миловидной девушке, с которой вы встречались на прошлой неделе? – спросила она, поднимая брови.

Я кивнул и, не желая вдаваться в объяснения, поспешил на улицу.

Спустя минуту я сидел на обшарпанном деревянном стуле в бистро и торопливо глотал кофе с молоком. От разливавшегося по всему телу тепла стало легче, но беспокойство меня не покидало.

Когда закончился последний сеанс, я все-таки еще час прождал в «Синема парадиз». Ведь вопреки вероятности Мелани могла вдруг появиться, вбежала бы легкими шагами, запыхавшаяся, со смущенной, виноватой улыбкой, и произнесла слова, которые бы тотчас разрешили все загадки.

– Да вы не мучайтесь, мсье Боннар, – сказала мадам Клеман, собравшись домой и уже надев пальто. – Скорей всего, найдется какое-нибудь очень простое объяснение.

Может, и было такое объяснение. Даже наверняка было. И все-таки меня не оставляла тревога, и я решил пойти к дому, в котором жила Мелани. Как и неделю тому назад, я пересек бульвар Сен-Жермен, миновал пивной бар «Липп» с оранжево-белыми полосатыми маркизами на окнах, потом, нетерпеливо прибавляя шагу, пустился по улице Гренель, сегодня показавшейся мне довольно-таки длинной. Наконец я увидел галантерейный магазин на углу улицы Бургонь и повернул налево. И вот я снова стоял у высоких темно-зеленых ворот, которые, разумеется, были закрыты. Я в растерянности поглядел на таблички с фамилиями. В это время суток поднять кого-то с постели – просто немыслимо, да и непонятно было, кому тут позвонить.

Я потоптался у ворот, потом перешел на другую сторону улицы, к тому канцелярскому магазинчику, мимо которого ровно неделю назад прошаркал тот сумасшедший старикан в домашних шлепанцах, крикнувший нам: «Влюбленная парочка!» Ах, жаль, сегодня не видно этого старика. Я закурил сигарету. Я ждал, сам толком не зная, чего жду. Но мне не хотелось уходить от этого дома, ведь там, во дворе, за закрытыми воротами, старый каштан, а может быть, и девушка по имени Мелани.

И тут мне повезло.

С тихим жужжанием ворота старого высокого дома отворились. Медленно, неуверенно подъехало к дому такси и в следующее мгновение скрыло от меня вынырнувшую из-за ворот мужскую фигуру в длинном темном пальто, мужчина быстро сел в такси.

Машина едва успела отъехать, как я, перелетев через улицу, ринулся в ворота, прежде чем они с тихим жужжанием закрылись.

Во дворе, залитом мягким лунным светом, стояла глубокая тишина, и вдруг в ветвях старого каштана послышался шорох, я поднял голову, но ничего не увидел. На верхних этажах дальнего флигеля светилось всего три окна. Одно из них, показалось мне, и есть то, которое зажглось и погасло в тот раз, – окно Мелани. Но я не был в этом уверен.

Я беспомощно смотрел на окно в вышине. Ставни были открыты, из окна лился теплый золотистый свет. «Может, окликнуть Мелани? – подумал я. – Или это будет глупо и неуместно?» Пока я колебался, в окне показалась белая женская рука – решительным движением захлопнувшая створку. Свет в окне погас, и я, порядком обескураженный, опустил голову.