Одним ангелом меньше

— А пальцы на рюмках нашли? — спросил Иван. («Ну пожалуйста, господи!»)

— He-а! Только Сабаевой. На второй — стерты. Вернее, не стерты, а смазаны. И вообще, в доме отпечатки только Сабаевой и ее приятеля.

— Обидно, — вздохнул Иван.

На пальцы была особая надежда. По убийствам Колычевой и Ремизовой никаких отпечатков, разумеется, не было. В квартире Литвиновой пальцев было много, но львиная доля так и осталась неопознанной. Народу в дом приходило немало. Не снимать же у всех подряд.

— Кинолога не вызывали?

— Господь с тобой, дорогой! — весело возмутился Понарин. — Четыре дня прошло. Для самой лучшей собаки двенадцать часов — предел, плюс-минус. Я, правда, слышал про двое суток, но что-то с трудом верится. Если бы все это по горячим следам делать. А так что получается? Трое суток родичи по моргам названивают, потом приходят с заявлением, а там от них всячески пытаются отвязаться, мол, ваш сынок, мамаша, наверно, просто с девочкой загулял. Потом участковые начинают ковыряться. И только после этого дело до нас доходит. Вот если бы был общий центр по розыску пропавших, а так… У меня даже техники никакой нет, ксерокс да два телефонных аппарата.

— Ладно, спасибо, Саша. Раскатал я губенку, а зря. Кстати, вот интересно, Сабаева эта волосы случайно не красила? А то наш клиент предпочитает блондинок.

— У нее, между прочим, и бюст был силиконовый. Правда-правда, особая примета. А уж волосы… Она, наверно, и сама забыла, какого они настоящего цвета. И париками, говорят, очень увлекалась. — Саша бросил папку обратно в сейф. — Видал, сколько в «потерях»? Ну кто-то находится, кто в живом виде, кто в не очень. А остальные будут лежать, пока их официально не признают умершими.

— Ага, а потом, через четырнадцать лет и одиннадцать месяцев, обнаруживается красивый скелет — и все начинается по новой.

— Извини за мрачный каламбур, Ваня, но это жизнь.

Иван нагрузился папками с делами и отправился на ковер к шефу. Бобров был не в духе, это чувствовалось даже по телефону, а уж в «живом эфире» и подавно.

— Проходи, садись… Ну, что скажешь?

— За Малаховым смотрят. За Валевским тоже. Пока ничего. Утром на работу, вечером с работы. И тот и другой. Пытались алиби Малахова установить по-тихому. Никто его в эти дни не видел. Есть еще одна пропавшая девушка, внешне похожая на наших, но все это только мои предположения, кроме сходства, нет никаких оснований. Костя ездил к родителям Литвиновой, просмотрел фотографии — у нее свой альбом был, в бумажках порылся, которые не изъяли и не выбросили. И ничего, — Иван глубоко вздохнул, — не нашел. Ее родителям имена Малахова и Валевского ничего не сказали. Хотя она почти никогда не знакомила родителей со своими приятелями.

— Дергают меня уже с вашими красотками. — Бобер сморщил нос и стал действительно похож на бобра. — Фотографии Малахова и Валевского сделали?

— Сделали.

— А свидетельницам показывали?

— Нет.

Бледный шрам от давнишнего удара кастетом на виске Боброва полиловел.

— А можно поинтересоваться, почему? — ласково спросил он, и у Ивана по спине побежали мурашки.

— Ну… Одна его видела со спины, а другая… — сердце бешено забилось, — может быть…

— Побыстрее надо, пооперативнее. Мне что, вас учить? Не могут же за ним без конца ходить, людей и так не хватает. Значит, так, займись этим вплотную, а киллеров отдай Косте, пусть учится с «глухарями» работать.

— А то он не умеет!

— Ну, наш-то уровень повыше будет. Кстати, у меня для тебя хорошая новость, — Бобров изобразил подобие улыбки. — Хомутов скоро уходит.

— Да ну?! — поразился Иван. — И куда?

— В банк какой-то. Юристом. Папенька пристроил. Не повезло банку… Так что потерпи немного.

Иван кратко доложился по остальным своим делам. Повисла пауза. Бобров налил из графина воды в стакан, запил таблетку и шумно вздохнул.

— Я могу идти? — Иван почувствовал что-то наподобие клаустрофобии. Захотелось немедленно выйти из кабинета, из здания, на воздух. И чтобы людей не было вокруг. Ну да, размечтался!

— Подожди, Ваня! Скажи, что с тобой происходит?

Бобров смотрел на него пристально, с тревогою, но Иван, который никогда от начальника ничего, кроме хорошего, не видел — не считать же за плохое справедливые рабочие выволочки! — вдруг почувствовал острое раздражение.

— А что со мной происходит, Пал Петрович? — спросил он и подумал: «Неужели это так заметно?»

— Какой-то ты не такой стал. Не нравишься ты мне, честно.

— Ну я же не девица, чтобы нравиться, — он попробовал отшутиться, но Бобров был серьезен.

— Иван, ты только считаешь, что работаешь, а на самом деле ты только… думаешь. Неизвестно о чем. Я понимаю, у всех бывают трудности, неприятности, но… Работа есть работа.

Иван молчал. Что тут скажешь? Он действительно много думал. Известно о чем. О ком… А по Малахову работал Борька Панченко. Хотя это совершенно не его дело. Валевским же вообще, похоже, перестали заниматься. А Хомутов сидит на попе ровно и не волнуется. Что ему волноваться? В случае чего он совершенно справедливо может все свалить на нерасторопность розыска. Вообще-то нельзя сказать, чтобы они с Костей совсем уж ничего не делали. Делали, вот буквально на днях раскрыли два убийства, но рядовых, бытовых. А серийный убийца — это всегда ЧП. И если дело буксует, тогда кажется, что никто вообще ничем не занимается.

— Ваня, я могу тебе чем-то помочь? — мягко спросил Бобров. — Ты ведь мне не чужой как-никак.

— Нет, Павел Петрович, — Иван с досадой тряхнул головой. — Это… личное.

— Ну, тогда разбирайся со своим личным сам, — обиделся Бобров. — И побыстрее, если можно. Пока нас вместе пороть не начали. Мозги-то ведь должны быть!

— А что мне сделают-то? — Иван понимал, что его заносит, но остановиться не мог. — Выговор объявят? Так не за что. Звание по моей должности — потолок. Премии лишат? Зарплату вовремя не платят, какая тут премия! А что касается мозгов, то один мальчик после травмы умудрился три года вообще без мозга прожить, научно признанный факт. И ничего.

— Ты, Иван, не хами! — начальник побагровел. — Я смотрю, нельзя с вами по-человечески. Нет совести ни грамма! Садитесь вот сюда, — он похлопал ладонью по борцовской складчатой шее, — и едете, ножки свесив. Все, свободен.

Шеф раскрыл папку с бумагами, давая понять, что аудиенция окончена. Иван постоял секунду, глядя на лысую макушку Боброва, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Проходите, — Женя посторонилась, и он вошел в квартиру. Столько раз представлял себе их встречу, а сейчас растерялся и не знал, что сказать. Молча повесил куртку на крючок и, прежде чем Женя успела его остановить, снял ботинки.

— У меня тапочек нет больших. Пойдемте в комнату, там ковер.

Она была такая, какой он ее запомнил, — и не такая. Тогда она казалась сонной, мягкой. Сейчас — наоборот: резкой и порывистой. Движения нервные, быстрые. Короткие темно-каштановые волосы растрепаны, ни грамма косметики. Большие глаза смотрят настороженно. Черные лосины, широкий длинный серый свитер, шерстяные носки, шлепанцы. Иван знал, что Жене двадцать пять лет, но в тот раз она выглядела совсем девчонкой. А сегодня — зрелой женщиной, по крайней мере не моложе Галины.