Одним ангелом меньше

Несмотря на раздражение, Иван не смог сдержать ухмылку. Сейчас он напоминал себе Ваньку-Бармаглота. «Молодец, Аленка! — подумал он. — Что, съела, Галина Владимировна?»

Наконец, после часовых сборов («Мама, где моя красная юбка?», «Алена, долго ты будешь еще копаться?», «Иван, ты не видел случайно синюю щетку?») девицы отчалили. Иван выключил телевизор, выключил свет и снова лег на диван, с головой накрывшись пледом.

Не хотелось ничего. Даже думать. Все мысли давно уже пережеваны тысячу раз. Оптимальным вариантом было бы заснуть и спать, спать… Но, как назло, сна — ни в одном глазу, а снотворного у них в доме не водилось.

Тогда он решил пойти от противного и стал вспоминать Женю, Женечку, Евгению… Ее грудной голос, порывистые движения, чуть обветренные губы. На скулах едва заметные веснушки. Скоро они, наверно, станут ярче…

Иван закрыл глаза и вспомнил, как осторожно она касалась пальцами его волос, вспомнил едва уловимый запах лимона и чуть не застонал от нахлынувшего желания. Он вскочил с дивана и начал бродить по комнате из угла в угол, желая избавиться от этого мучения — и в то же время довести его до крайности, до предела…

Открыв дверцу бара, Иван достал бутылку коньяка и сделал большой глоток прямо из горлышка. Коньяк обжег губы, блаженное тепло растеклось по телу, предметы на миг утратили четкость очертаний, но тут же как будто придвинулись ближе. Голова, чуть затуманившись, снова стала ясной, мысли побежали быстрее. Он отхлебнул еще немного и поставил бутылку на место.

Он мысленно раздевал Женю, целовал ее, ласкал всю-всю, до последней клеточки. И не мог простить себе, что не сделал ни малейшей попытки осуществить это наяву. Пусть она оттолкнула бы его, все же лучше, чем сидеть, уткнувшись в ее колени, как невинный подросток…

Он задыхался. Запотевшее оконное стекло приятно холодило лоб. «Я веду себя как девчонка-невропатка, — подумал Иван. — Не хватает только устроить сеанс черной магии, вызвать ее призрак и заняться с ним любовью».

Теперь он понимал, что такое быть одержимым страстью. Раньше это казалось ему выдумкой. Или еще хуже — болезнью. «Значит, я болен?» «Пусть», — ответил он сам себе и содрогнулся от мысли, что мог бы прожить всю жизнь, но так и не заболеть этой болезнью. Или это неизбежно? Рано или поздно происходит с каждым?

Медленно, словно под гипнозом, Иван подошел к телефону и снял трубку. Гудка не было. Тогда он вышел на лестницу и позвонил в соседнюю квартиру. У соседей телефон тоже не работал. Позвонив по мобильному на станцию, сосед сказал, что в их дворе украли кусок кабеля — такая вот «цветомузыка»!

Проза жизни отрезвила. Приняв холодный душ, Иван глотнул еще немного коньяка и лег спать.

Галя с Аленкой вернулись поздно, около двенадцати.

— Мама, я устала, — ныла Аленка, раздеваясь в прихожей. — Можно я не буду сегодня принимать душ?

— Можно. Только зубы почисть.

Иван лежал в постели и прислушивался к тому, что происходит за дверью комнаты. Вот Аленка вышла из ванной и, что-то ворча себе под нос, пошлепала было к своей комнате, но передумала и заглянула к нему. «Па-а-па!» — громко прошептала она. Иван притворился спящим. Дочь закрыла дверь и, прихватив кота, ушла к себе.

Из ванной доносился мерный шум воды. Наконец Галя выключила свет, вошла в комнату и села рядом с ним. Иван старался дышать спокойнее и ни в коем случае не глотать слюну. Как назло, проглотить хотелось просто невыносимо. Галя провела рукой по его волосам, по плечу. Он пробормотал что-то, будто бы спросонья, и отвернулся к стене. Галя вздохнула и забралась под одеяло.

Она не спала еще долго и, самое неприятное, знала, что Иван тоже не спит. Такого с ними еще никогда не было. Даже после жутких ссор они с готовностью шли навстречу друг другу или хотя бы пытались объяснить, почему именно сейчас «это» невозможно.

Иван раздразнил себя донельзя, но все равно не мог закрыть глаза и представить на месте Гали Женю. Он знал, что так поступают многие, но… не мог. А Галина — и это было ужасно — не вызывала у него сейчас ровным счетом ничего.

«Ворона, лисица…» — завел он про себя «волшебную засыпальную песню». Так еще в детстве научил его отец: на какой-нибудь заунывный мотив напевать слова, которые сами собой приходят на ум. Главное — не задумываться. Уже очень скоро слова стали повторяться, потом Ивану показалось, что он на бешеной скорости мчится на машине по незнакомым улицам — и проваливается в сон…

Уже после первого нашего разрыва и последующего за ним примирения мне стало ясно: сопротивляться я не смогу. Лада искала приключений, обжигалась и летела ко мне за утешением и лаской. «Наверно, я извращенка, — смеялась Она. — Мне нужны твои поцелуи, твоя нежность. Кажется, это лучшее, что только может быть на свете. А потом мне становится так противно, что я не хочу тебя видеть. Я ненавижу тебя, ненавижу себя — за то, что снова захотела лечь с тобой в постель. Но проходит время — и меня снова тянет к тебе».

Лада прекрасно понимала: она может делать со мной все, что только пожелает, может прогонять и снова звать, как собаку. Ей доставляло удовольствие знать, что я спрячу, растопчу всю свою гордость, все свое достоинство, лишь бы еще раз почувствовать рядом ее горячее тело, услышать голос, поймать взгляд. Ей нужно было зависимое, безвольное существо рядом. Существо, на котором можно срывать злость, которым можно играть, как куклой, проверяя, как далеко оно способно зайти в своей слепой страсти.

А мне было страшно. Любовь к Ладе стала клеткой, западней без выхода. Боязнь потерять Ее, потерять окончательно, навсегда, мучительное желание быть с Ней — все это заглушало голос разума, который твердил: «Найди в себе силы, оставь Ее, беги, снова стань собою».

Однажды Она позвонила и попросила прийти. Нет, не попросила — как всегда, приказала. «Барбос! К ноге! Сидеть! Лежать! А теперь — пшел вон!»

Музыка была слышна еще на лестнице. «Kiss» — «I Was Made For Lovin… You, Baby!» Лада обожала эту песню, слушала ее по десять раз подряд. Меня же от нее тошнило. А с того самого дня мелодия эта стала для меня знаком смерти.

Лада открыла дверь и, ни слова не говоря, ушла в комнату. На полу рядом со шкафом стояла красная дорожная сумка, кровать была завалена одеждой.

— Ты уезжаешь? — спросить что-нибудь поумнее мне не пришло в голову.

— Да.

— Надолго?

— Еще не знаю.

— Можно узнать, куда?

— Тебя это не касается! — отрезала Лада.