Одно сплошное Карузо (сборник)

Мы выходим в приемную. На нас никто не обращает внимания. Оказывается, уже вся подсобка обзавелась компьютерами. На экранах мелькают диаграммы со значками валют: гусеница доллара, мини-кобра английского фунта, антенна иены. Кто-то бубнит в трубку: «Берем наликом, переключаем валиком. Партии меньше сорока ящиков не предлагайте. «КрАЗы» с прицепами можно ставить на торги. Ваши расчеты по дизельке смешны, месье…» Между тем ребенок Мальчиковский, как бы уже заматерев, как бы уже к сороковке, как бы в ждановском френче, как бы вдохновенничает, выхватывает из-за уха гусиное перо, разбрызгивая капли, строчит на листах с грифом «совершенно секретно».

Спускаемся в нижний этаж, где стража, зевая над «плейбоями» и «андреями», провожает нас равнодушными, если не оскорбительными взглядами. Перед подъездом стоит бронированный «ЗИЛ» Флегона Афоновича. Вокруг в характерных позах покуривают на корточках полдюжины чеченцев. Мы проходим мимо.

«Как хорошо на улице, – вздыхает секретарь. – Думаете, мне легко сидеть в этом здании? Чувствовать постоянно, что наша борьба обречена, что это обязательно произойдет, если уже не произошло. Нет ничего страшнее, знаете ли, этих дистопических кошмаров с видом антисоветской толпы, осадившей Центральный комитет. Все эти отщепенцы, тысячи, миллионы отщепенцев! Видеть себя бредущим к так называемому «Метро Лубянка», нести остатки последней «кремлевки»… Ей-ей, врагу не пожелаешь таких сновидений. Вам куда сейчас?»

За время аудиенции погода над площадями коренным образом изменилась. Стеклярус позднего социализма сменился каруселями влажного ветра, раскручивающего поверху сонмы советского воронья, а понизу самумы рыночного мусора из банановых ошметков, целлофановых клочков, мятых алюминиевых банок и одноразовых сморкалок. Между этими двумя каруселями шла и третья, в которой крутились башки людей, в том числе и моя. Превращения будущего в прошлое были так стремительны, настоящее столь невесомо, что казалось, будто обратные революции, то есть круговые потоки вспять, зависят от одного лишь ветра. «Ветер-ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч, не боишься никого, только Бога одного!» Это уже совсем издалека, от старой бабушки, чья плоть давно истлела на Арском поле, но чья суть вдруг возникает из туч при мгновенном воспоминании.

Старик, идущий рядом со мной, вдруг напомнил о своем существовании. «Все, что угодно, готов отдать: власть, величие, социальные задачи, оставьте мне только одно: нашу философию! Только в отрицании всех и всяких форм идеализма – моя незыблемая крепость! В мире нет ничего, кроме материи, и напрасно не ищите!» С этими словами он покинул меня и присоединился к цепочке уличных торговцев, что растянулась вдоль тротуара, неподалеку от выхода из метро. Зажав портфель между ног, он стал вынимать из него то, что там было на продажу.

Ну а мне не оставалось ничего, как пройти чуть ниже, мимо роскошеств «Метрополя», и сесть на скамейку за гранитной спиной мужиковатого Маркса. Билет на «Бритиш Эруэйз», два паспорта, остатки рублей и валюта, все было в сборе. В воздухе попахивало снегом и кислотным осадком недавнего мятежа. Заканчивалось свидание с молодостью.

Дневниковые записи, реплики, отклики

Из записных книжек Василия Аксенова (1962–1965) [23]

23

Опубликовано: «Вопросы литературы», 2013, № 6.

В американском архиве Василия Аксенова есть потертая записная книжка без алфавита в коричневой матерчатой обложке. В ней среди других рукописных текстов находятся помесячные записи событий с декабря 1962 года по март 1965-го, сделанные ровным разборчивым аксеновским почерком. Эти записи воскрешают в памяти и бесславные для руководителей Советского Союза встречи с творческой интеллигенцией (декабрь 1962-го и март 1963-го), и замечательную песенку Владлена Бахнова о Коктебеле – ответ на ретроградский выпад в центральной прессе ревнителя коммунистической нравственности Аркадия Первенцева, и постановку пьесы Аксенова «Всегда в продаже» в только что родившемся театре «Современник», и многие другие события того времени. Немало здесь и довольно интимных записей, касающихся личной жизни автора «Коллег», «Звездного билета» и «Апельсинов из Марокко». На страничках записной книжки Аксенова мелькает множество имен, часть которых, увы, ничего уже не говорит даже для доживших до наших дней аксеновских современников.

Особое место в дневнике занимают дорожные впечатления от поездки в Новгород, а также довольно подробное описание архитектурных и духовных памятников Новгорода, что стилистически отличает эти записи от аскетического лаконизма остального текста.

Полувековая давность записей, а также предельная лаконичность основной части дневника потребовала, конечно, множества примечаний, которые превосходят комментируемый объем более чем в два раза. В комментировании аксеновских записей, необходимом для адекватного прочтения их сегодняшним читателем, согласился принять участие Анатолий Гладилин, старейший и вернейший друг автора дневника. Это тем более уместно, что имя Гладилина множество раз упоминается в аксеновском тексте. Поскольку роль комментатора-литературоведа не очень привычна для именитого представителя прозы шестидесятых или, если выразиться более откровенно, она ему как бы не по чину, его комментарии-воспоминания написаны в свободной художественной манере и принадлежность их к Гладилину оговаривается особо.

К сожалению, даже участие Анатолия Гладилина и помощь других современников и друзей Аксенова в комментировании его дневниковых записей не позволили избежать пробелов в примечаниях, такие пробелы остались.

Тем не менее, хочется надеяться, что публикация записных книжек Василия Аксенова позволит сегодняшнему читателю мысленно окунуться в атмосферу шестидесятых годов прошлого века и в события, оставившие явственный след в биографии одного из ярчайших представителей поколения шестидесятников.

Виктор Есипов

Декабрь 1962

Япония. Возвращение из Японии [24] . Ночь. Мороз. Шереметьевские березы. Рассказ о Манеже [25] и первой товарищеской [26] встрече.

ЕЕ., Р.Р [27] . Встреча в Идеологической комиссии [28] . Выступления. Б.А. и Ф [29] . Художники показывают паспорта [30] . Приподнятое настроение. Остановлены «Апельсины» [31] . По телефону с И [32] . Где была встреча Нового года? ЦДЛ? Да!

24

Написанные об этой поездке в 1963 году «Японские заметки» вошли в книгу «На полпути к Луне» (М.: «Сов. Россия», 1966).

25

На волне «оттепели» в конце 1962 г. в Манеже открылась выставка работ молодых художников и скульпторов, противопоставивших свое творчество официальному советскому искусству, – П. Никонова, Н. Андронова, М. Вейсберга, Э. Неизвестного, Б. Биргера и др. В начале декабря 1962 г. выставку посетил Никита Хрущев, устроивший грубый разнос устроителям и участникам выставки, он плевался, кричал на художников, исторгал в их адрес матерные ругательства.

26

Ирония Аксенова по поводу посещения Хрущевым выставки в Манеже.

27

Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский.

28

Идеологическая комиссия ЦК КПСС.

29

Вероятно, Белла Ахмадулина и Фазиль Искандер.

30

Хрущев во время посещения выставки в Манеже грозился дать указание Шелепину (Председатель КГБ с 1958 по 1961 г.) выдать им заграничные паспорта.

31

Повесть «Апельсины из Марокко» выйдет в 1963 г. в январском номере журнала «Юность».

32

Ильичев Леонид Федорович (1906–1990) – секретарь ЦК КПСС и председатель Идеологической комиссии ЦК КПСС с 1961 по 1965 г.

Январь 1963

Морозы, пьянство, полет к Стасису [33] . Лопнула бутылка. Несколько дней в «Неринге» [34] . Любимый поэт японской молодежи [35] . Возвращение с Р. и А. [36] Морозы. С Полевым [37] к И. [38] Опоздание на 20 минут. Картины. Разговор о Пикассо. Трагедию [39] в фарс.

33

Красаускас Стасис Альгирдо (1929–1977) – художник-график, его линогравюра стала эмблемой журнала «Юность».

34

Отель и ресторан в Вильнюсе, открылся в 1959 г.

35

Шутка, относящаяся, по-видимому, к Роберту Рождественскому. В «Японских заметах» в главе «Русское пение» Аксенов вспоминает, в частности, посещение токийского университета, где студенты пели русские песни. «О популярности русских песен, – сообщал Аксенов там же, – можно судить уже по тому, что самый известный такой бар называется «Катюша».

36

С Робертом Рождественским и Аллой, женой Роберта.

37

Полевой Борис Николаевич (1908–1981) – журналист, писатель, главный редактор «Юности» с 1961 по 1981 г.

38

Ильичеву.

39

Имеется в виду посещение Хрущевым выставки в Манеже в начале декабря 1962 г.

Крещенские морозы. Пьянство и общая мрачность.

Февраль

Со Стасиком [40] в Ленинграде. Наташа [41] . Восточный [42] . Дубулты. Толька [43] , Стасик, Сэм [44] , Стасик Куняев в «Охотничьем» [45] . Гонорар за «Апельсины». Sony. Бездарные интриги совместно с Толькой [46] . Безудержное веселье. Укоризны. Кикок [47] . Моника [48] . Февральские катания. У Тольки вышла повесть [49] . Света [50] . Работа над «Лабораториум» [51] . 3 марта М [52] . провожает в Румбула [53] . Оттепель.

40

Рассадин Станислав Борисович (1935–2012) – критик, литературовед, ему принадлежит термин «шестидесятники» (статья в «Юности» 1960 г.).

41

Вероятно, Наталья Соломоновна Гинзбург, сестра Евгении Гинзбург, тетка Василия Аксенова.

42

Ресторан в Ленинграде, место писательских застолий.

43

Гладилин Анатолий Тихонович (род. 1935) – писатель, самый молодой из прозаиков поколения шестидесятников, дебютировал в журнале «Юность» в 1956 г. («Хроника времен Виктора Подгурского»), за несколько лет до Василия Аксенова, ставшего впоследствии лидером поколения; эмигрировал во Францию в 1976 г.

44

Дмитриев Самуил Александрович – литературный критик, в начале 60-х годов зав. отделом критики в журнале «Знамя».

45

Так называли старое деревянное строение писательского курорта в Дубултах, в котором после постройки нового многоэтажного корпуса селили привилегированных писателей. Комментарий Гладилина: «До постройки нового здания писательского Дома творчества в Дубултах там по всей территории стояло несколько старых деревянных домиков, каждый из которых как-то назывался. Мы с Аксеновым всегда брали комнаты в одном и том же. Но как он звался – не помню. В этом домике иногда с нами жил Стас Рассадин, иногда – Самуил Димитриев, раза три – Аркадий Ваксберг. Стасик Куняев в одном доме с нами никогда не жил».

46

На набережной в Дубултах с Анатолием Гладилиным в поисках прекрасных незнакомок. Комментарий Гладилина: «Вася прав, конечно, бездарные интриги, но тому виной было не наше неумение кадрить местных девушек, а то, что нам буквально не давала житья Алла Гербер, о которой Вася умалчивает. У нас распорядок в Дубултах был такой, и я за этим строго следил: до семи вечера все сидели в своих комнатах и работали, и никто не имел права ни к кому заходить. А вот после семи – сначала был скромный ужин в столовой Дома творчества, где наша литературная компания, к которой принадлежала и Алла Гербер, обсуждала разные литературные и политические новости. А потом мы довольно шумной толпой отправлялись в единственный работающий зимой ресторан «Дзинтари», где наш старый знакомый Володя, который представился нам как «бывший белый офицер, а теперь мастер спорта по шашкам», пел со своим маленьким оркестром популярные песенки типа «Все равно моряк не скоро ты забудешь этот город», и Алла Гербер в этих застольях обязательно участвовала. Она была умной дэвушкой, наших, либеральных взглядов. Но чаще всего мы с Васей вдвоем хотели вечером оторваться от всех, чтобы, грубо говоря, пошастать по побережью и закадрить местных красоток. Ото всех оторваться нам было легко, но вот Алла Гербер нас всюду находила. У нее было чутье полицейского сыщика и невероятная скорость передвижения, при том, что вечером по побережью ни автобусы, ни такси не ходили. Конечно, можно было оторваться от Аллы, уехав на электричке в Ригу, но это уж было целое мероприятие, с поздним возвращением в Дубулты, а значит, и скомканным следующим рабочим днем. Однажды я Васе заявил: «В конце концов Гербер нас простро находить: в Дубултах и Дзинтари вечером работают три или четыре забегаловки, включая «бар самоубийц». А давай сядем на электричку и уедем на пару остановок в другую сторону от Риги». Сказано – сделано. Из писательской столовой мы вышли рано, сказали, что вернемся, а сами, вдоль заборов, как шпионы, побежали на станцию, сели в электричку и вышли через две остановки. Ничего местечко, пустынное, как и все зимнее Рижское побережье, но вполне приличное. И скоро мы сидели в симпатичном кафе, где, кроме нас и еще какой-то старой пары, за отдельным столиком вели оживленный разговор шесть молоденьких девушек, по виду – студентки. Какая удача! Кафе было маленькое, при желании можно было услышать разговор за соседним столиком, а у нас с Васей были свои методы кадрежки, и я применил один из них. «Вот смотри, Аксенов, – сказал я довольно громко, – ты говоришь, что из Москвы тебе сообщают, что все рвут журнал «Юность» и читают твои «Апельсины из Марокко». Но это Москва, а здесь, видимо, глухая провинция, никто в Риге тебя не читает и даже на улице не узнают. Так что, Васенька, ты просто зазнался, оторвался от жизни». Ну и еще какую-то ерунду, в таком духе. За соседним столиком, где резвились девицы, веселье стихло и началось перешептывание, переглядывание, девушки все активнее поглядывали в нашу сторону. Аксенов загадочно молчал и улыбался, как кот, наевшийся сметаны, разве что не урчал. За мной хлопнула входная дверь – я сидел спиной к ней, и вдруг лицо Аксенова помертвело, а глаза наполнились ужасом. Он смотрел в мою сторону, но смотрел поверх головы. Я беззвучно его спросил: «Она?» – но тут же раздался знакомый голос: «Мальчики, вот где вы спрятались, а я вам хотела рассказать про статью в «Литгазете». Алла сразу же села за наш столик: «Довольно подлая статья, и против вас, хотя вы там конкретно не упоминаетесь». Аксенов вымученно изобразил приветливую улыбку, компания девиц дружно повернулась к нам затылком, а мы с Аксеновым тоскливо переглянулись – сорвалось, и этот вечер тоже псу под хвост…»

47

По-видимому, аксеновское словообразование от названия крепкого (45 градусов) эстонского ликера «Канни кукк» с петухом на бутылке, который пользовался успехом в писательской среде (см. повесть «Пора, мой друг, пора»).

48

Знакомая Аксенова, рижанка. Моника. Комментарий А. Гладилина: «Это уже Васин трофей после какого-то нашего выступления в Риге на читательской конференции. Восемнадцатилетняя красавица с очень аппетитными формами. Как там у них дальше протекало, я не знаю. Однако Вася мне как-то сказал, что у Моники очень странная мама, и когда он звонит Монике, он не знает, кто с ним говорит – Моника или мама, голоса у них похожие. Тут надо еще отметить, что в этот период Аксенов начал много пить. Только этим можно объяснить, что он как-то с большого бодуна явился утром к Монике, в ее рижскую квартиру. Моника и ее мама встретили Василия Палыча с распростертыми объятиями. Наверно, они решили, что утренний визит – это что-то серьезное. Вскоре квартира стала наполняться родственниками Моники, которые все подмигивали Васе и хлопали его по плечу. У Васи наконец заработала голова, он сообразил, что влип. Он извинился перед публикой и сказал, что по такому случаю сначала должен пойти в парикмахерскую – постричься и побриться. Из парикмахерской он вскочил в такси и помчался на вокзал. Подробнее об этой истории рассказано в книге Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов». См. также рассказ «Карусели» в настоящей книге. – В.Е.

49

«Первый день Нового года» («Юность», 1963, № 2).

50

Курортная знакомая Анатолия Гладилина. Комментарий А. Гладилина: «Света. Это уже мой рижский трофей. И Аксенов довольно часто рассказывал историю про Свету, но от лица тети Маши, которая убирала в нашем домике и вообще следила за порядком. «Так вот, – начинал Аксенов, подражая голосу тети Маши, – у нас в домике поселился пожилой писатель (мне было тогда 27 лет. – А.Г.) и к нему из Риги стала приезжать маленькая девочка (Свете было не больше двадцати, студентка, кажется, пединститута. – А.Г.). Ну, мне неудобно делать замечания пожилому писателю, я его так осторожно спрашиваю: «А как мне разговаривать, когда я вижу вашу девочку?» А он ей отвечает: «Тетя Маша, если вы видите Свету утром, вы ей говорите – доброе утро, Света, если вы видите ее днем, вы ей говорите – добрый день, Света, а если вы ее видите вечером, то вы ей говорите – добрый вечер, Света. И больше никогда ничего не говорите». И закончив рассказ, Аксенов заливисто смеялся».

51

Повесть «Пора, мой друг, пора», будет издана в 1965 г. в журнале «Молодая гвардия».

52

Моника, см. выше, сноску 48.

53

Аэродром под Ригой. В 1941 г. фашистами в Румбульском лесу расстреляно более 25 тысяч евреев, после войны на этом месте воздвигнут мемориал.