Одноколыбельники

– Я не знаю, куда он уехал! – с отчаянием воскликнул я.

Мальчики переглядывались, дядя барабанил пальцами.

– Женя-то по крайней мере дома?

– И Жени нет, никого нет!

Вдруг из маминой спальни раздался громкий зевок. Я так и замер от ужаса.

– Это кто же зевает? – спросил дядя.

Я, не отвечая, летел к сестрам в комнату.

– Дядя Володя там сидит! Я сказал, что никого дома нет! – шепчу я, открывая дверь.

Дверь с шумом захлопывается. Я стою на середине залы красный, готовый расплакаться от смущения.

– А это кто? – дядя указывает на беспощадную дверь.

– Там… Там Женя мне сюрприз готовит! – упавшим голосом отвечаю я.

В эту минуту на пороге маминой спальни показывается… Женя! Только что вставший, заспанный, сладко зевающий Женя.

– Где же твой сюрприз? – иронически улыбается дядя.

Женя удивленно трет глаза:

– Я с мамой спал!

………

И теперь при каждой встрече со мной дядя неизменно спрашивает: «Ну, а как твой сюрприз?»

В Пассаже

Для меня навсегда осталось загадкой, почему у всех немецких бонн непременно есть жених и этот жених непременно Карл.

Они могут различаться друг от друга цветом лица (вернее, оттенком румянца – бледных Fraulein не бывает), прической, манерой наказывать и прощать, но у каждой из них на комоде мы неизбежно найдем фотографическую карточку с надписью: «Моей горячо любимой Доротее… Эльзе… Сусанне… от ее верного Карла».

У этого Карла высоко поднятая голова, закрученные усы, широкие плечи и выдвинутая грудь с двумя дугами блестящих пуговиц.

Такой Карл красовался на комоде и у нашей Fraulein, и о нем рассказывала она в тот день на прогулке Лене. Этот рассказ мы, дети, знали уже давно, – с первого дня ее приезда.

У ее Карла были голубые глаза, веселый характер и цитра, на которой он играл три вещи: «О, Tannenbaum, о, Tannenbaum», «Die Wacht am Rhein» и «Kommt’s Voglein geflogen» [7] … Кроме того, он хорошо танцевал и пел на вечерах «Schnadahupfeln». Этого слова я, даже после старательных разъяснений Fraulein, никак не мог понять. Мне эти «Schnadahupfeln» [8] представлялись в виде маленьких прыгающих насекомых с очень длинными ногами. В конце концов я так и решил, что он, несмотря на свои двадцать три года и усы, пел именно о них.

7

«О, елочка, елочка», «Вахта на Рейне» и «Птичка, птичка прилетела» (нем.)

8

«Попрыгунчики» (нем.).

В тот день незадолго до прогулки Fraulein получила от него письмо и с новым жаром рассказывала о нем Лене.

– Он недавно катался на лодке в Тиргартене со своей тетей. О, он прекрасно гребет! Если бы вы только видели, Ленхен, как он красив на воде! Взмахнет один раз веслами, и лодка уже на середине озера! Дома вы сама прочтете его письмо. Недавно он был приглашен в крестные отцы к своему товарищу и дал своей крестнице мое имя – Сусанна. После крестин он с ней фотографировался, я скоро получу эту карточку. Как вы думаете, Ленхен, в какую рамку ее лучше вставить?

– Я думаю, в золотую? – нерешительно сказала Лена.

– О, нет, Gott bewahr! Он ведь сам золотой, – я хочу сказать – блондин. Я думаю, к его волосам лучше всего пойдет голубая рамка небесного цвета.

– А по-моему, малиновая, – вставил я свое слово.

– Ты еще слишком молод, чтобы судить об этом, – строго сказала Fraulein и, обернувшись к Лене, продолжала свой рассказ.

В Пассаже было пестро и людно. У витрин стояли нарядные дамы; то и дело открывались и закрывались двери магазинов, впуская и выпуская покупателей. Сквозь стеклянную крышу синело осеннее небо.

Взглянув наверх, я вспомнил небесно-голубую рамку, свой совет и последовавшую за ним фразу Fraulein.

Мне семь лет, и я слишком молод! Но если я слишком молод, зачем мне слушать о Карле? В Пассаже столько вещей более привлекательных и подходящих для моих семи лет. Например, кондитерская, где такие красивые пирожные, или игрушечный магазин, или…

Я оглянулся: Fraulein, увлеченная разговором, очевидно, не думала обо мне; Лена, хотя и не увлеченная, тоже не смотрела в мою сторону.

Дойдя до угла, я быстро свернул в боковой ряд и бегом пустился вперед. Моей ближайшей целью было разыскать большого белого медведя с тарелкой в лапах у двери мехового магазина. Из-за него, собственно, я и упросил Fraulein пойти в Пассаж. В одной немецкой книге я прочел его историю. Детство и молодость его прошли в ледяном дворце на берегу океана. Там он был королем над всеми медведями. Утром он пил рыбий жир, конечно, не такой противный, как мой; после обеда ему подавали на серебряном блюде целую гору мороженого. По окончании утреннего завтрака он шел в тронный зал, усеянный бриллиантами, и судил всех других медведей. Вечера его проходили частью в катании на санях, частью в танцах, – медведи отлично танцуют на льду. Все стены его дворца были увешаны ледяными лампочками, в середине которых пышным цветком горело голубое пламя. При первом взмахе королевской лапы музыканты брались за трубы, и бал начинался. Не знаю, можно ли назвать балом, когда танцует один? Потому что он танцевал один – королева в это время укладывала своих медвежат спать. И вот однажды ночью пришли во дворец какие-то страшные враги, увезли королеву с детьми в зверинец, а его приставили в Пассаж сторожить меховой магазин.

К этому медведю я и направил свои шаги. Найти его было не так легко – ряды ничем не отличались друг от друга. Везде сияли витрины, всюду перед ними стояли дамы.

Мое внимание привлекла одна такая витрина, немного походившая на тронный зал короля-медведя. Толстое стекло напоминало лед, разноцветные камни, особенно бриллианты, – стены его дворца.

Кто знает, может быть, их привезли сюда вместе с медведем? Может быть, они взяты из той тарелки, которую он так жалобно протягивает прохожим? Я стал разглядывать одну брошку – бриллиантовую розу. В немецкой книге говорилось о лампочках-цветах. Когда они зажжены, они голубые; днем они должны быть белыми. Это, наверное, такая лампочка!

Через минуту я был в этом убежден и решил во что бы то ни стало возвратить ее медведю.

Я призадумался. Мои семь лет говорили мне, что без денег ее не отдадут, но мои семь лет говорили мне также, что за двадцать копеек, звеневших у меня в кармане, бриллиантовой лампы купить нельзя. После нескольких секунд колебаний я вошел в магазин.

– Что вам угодно? – с некоторым удивлением спросила меня барышня у прилавка.

– Мне нужна бриллиантовая лампочка… бриллиантовая роза… – поправился я, сообразив, что барышня не знает истории этой розы.

– Бриллиантовая роза? Что же вы будете с ней делать?

– Она мне нужна для одного дела. Это секрет!

– Вот как! – засмеялась барышня. – А нельзя ли узнать – какой?

– Можно, – только дайте мне розу!

– Роза не моя, я не могу вам ее дать. Но скоро вернется хозяин, и я передам ему вашу просьбу. Вы подождете его?

– Да, конечно.

– Так сядьте вот сюда на стул и расскажите мне о себе. Кто вы, как вас зовут, сколько вам лет, почему вы без няни?

Я сел на указанный стул и начал: