Однокурсники

Опасаясь, что противник войдет в город по большому мосту через реку Чарльз, группа студентов разобрала его, чтобы англичане не смогли по нему перебраться. После чего парни спрятались в кустах, посмотреть, что будет дальше.

Сразу же после полудня на западном берегу реки показались войска во главе с самим лордом Перси — тот красовался в великолепном красном мундире, верхом на чудесном белом коне.

Когда лорд увидел, что мы — то есть ребята из Гарварда — сотворили, чтобы помешать ему, он страшно разозлился. Однако у этой хитрой британской сволочи в запасе было несколько плотников, которые починили мост меньше чем за час.

Затем солдаты промаршировали прямо по главной улице города, мимо домов с запертыми наглухо ставнями.

Перси держал путь в сторону Лексингтона, для укрепления позиций войск на выходе из этого города. Но он не знал дороги. Поэтому он направился в то место, где наверняка ему все расскажут, — в Гарвардский университет. Он привел с собой несколько человек прямо в Гарвардский двор, остановился посреди пустых с виду зданий и стал кричать, чтобы кто-нибудь немедленно вышел к нему и показал, куда идти.

Никто не явился. Эти студенты оказались отважными ребятами.

Джон Элиот и его приятели по комнате тревожно наблюдали за ним через щели в ставнях, боясь, что Перси вот-вот прикажет своим солдатам начать стрельбу. Тот уже готовился отдать такой приказ, но прежде решил испробовать другой ход. Он снова спросил — но уже на латыни.

Тогда из Холлис-холла неожиданно показался наставник Исаак Смит и подошел к англичанину.

Студенты не слышали, о чем они говорили, но увидели, что Смит указал в сторону Лексингтона. Перси махнул рукой, и все ускакали.

Почти тут же на наставника обрушились бранные крики, что он «жалкий идиот, лизоблюд, подпевала красномундирников». Тот совершенно растерялся. Он был из тех людей, кто мог на память цитировать всего Цицерона и Платона, но так и не запомнил ни одного студента по имени.

Запинаясь, он сказал, что информацию от него потребовали именем короля. Как же он, его верноподданный, мог отказаться? И добавил, что лорд Перси хочет удостоить Гарвард еще одним визитом.

Студенты негодовали. Кажется, генерал сказал наставнику Смиту, мол, они еще «выпьют по стаканчику хорошей мадеры у огонька» чуть позже этим вечером. Этот глупец не понял, что под «огоньком» красномундирник подразумевал большой пожар. Кто-то предложил вымазать дегтем и вывалять в перьях этого заумного простофилю. Но, как это обычно бывает в Гарварде, каждый предлагал свой способ.

И пока все разглагольствовали, перебивая друг друга, наставник Смит тихонько улизнул. Больше его никто никогда не видел.

Тем же вечером в Кембридж прискакал Поль Ревир с ужасной новостью из Лексингтона и Конкорда.

Некоторые студенты присоединились к минитменам [38] , которые спешно сооружали баррикады в парке Кембридж-Коммон, готовясь отразить нападение британцев.

Но те так и не пришли. Бруклинские ополченцы, возглавляемые Исааком Гарднером, выпуска 1847 года, устроили засаду на пути красномундирников на перекрестке Ватсонс-Корнер. И хотя сам Исаак пал в этом бою, его бесстрашное нападение заставило британцев броситься врассыпную и подумать, что весь путь к Кембриджу буквально кишит такими же свирепыми патриотами.

38

Минитмен (от англ.minute — минута) — воин-ополченец в начальный период Войны за независимость.

Благодаря подобным людям в Гарвардском дворе так и не было военных сражений.

Тем душным днем, когда я впервые прочитал слова, написанные Джоном Элиотом, я поневоле задумался, как бы мы, современные студенты, повели себя, будь наш университет окружен вооруженными силами? Что бы мы делали — швыряли бы во врагов «летающие тарелочки» фризби?

Было почти пять, когда я вернулся с обеда. Я сразу же пошел к мистеру Уинтропу, чтобы извиниться. Оторвавшись от письменного стола, он посмотрел в мою сторону и сказал, мол, он даже не заметил, что меня не было.

Вот так я и живу.

*****

Когда студенты выпуска 1958 года возвращались в Кембридж на последний курс обучения, все с болью понимали, как мало песчинок остается в песочных часах, отмеряющих для них университетскую жизнь. Ведь ровно через девять месяцев из уютного чрева Гарварда всех их вышвырнут в холодный, жестокий мир.

Казалось, все происходящее ускоряется с пугающей быстротой. Старшекурсники были похожи на лыжников, которым надо спуститься с горы: некоторые из них боятся движущей силы и, хотя ехать осталось совсем недалеко, они все равно не способны удержаться на ногах.

До сих пор среди учащихся выпуска было трое самоубийц — все они так или иначе не выдержали перегрузок, которые нужно было вынести, чтобы остаться в Гарварде. А теперь, на последнем курсе, еще двое покончат с жизнью. Но на этот раз из страха покинуть Гарвард.

Заключительное действие этой пьесы печально еще и по другим причинам. Цинизм, свойственный студентам в первые три года учебы, как ни странно, постепенно превращается в ностальгию, из которой к июню рождается сожаление. О потраченном впустую времени. Об упущенных возможностях. О беззаботности, которая отныне станет для всех недоступной.

Но есть и исключения. Это те, кто без потерь проходит сквозь горнило последнего курса и, как правило, приносит славу всему выпуску.

Один из них дебютировал в качестве солирующего пианиста с Бостонским симфоническим оркестром 12 октября 1957 года.

Впрочем, тот Дэнни Росси, который, слегка волнуясь, подходил к роялю в зале, заполненном почтенной публикой, сильно отличался от юного очкарика, который уезжал из «Элиот-хауса» этой весной.

Он больше не носил очков.

Но не потому, что у него улучшилось зрение, хотя на внешности это отразилось потрясающе. Подобной метаморфозой он обязан словам, которые обронила одна влюбленная в него почитательница из числа девиц, работавших летом в штабе Тэнглвудского фестиваля. Обратив внимание, что он никогда не снимает очки, даже когда они ему не нужны, девушка отметила, как привлекателен пронизывающий взгляд его серо-зеленых глаз и как жалко, что он прячет их от публики за стеклами очков. На другой же день он отправился в город и подобрал себе контактные линзы.

Едва Дэнни вышел на сцену «Симфони-холла», он сразу же ощутил, как права была его подружка, когда давала ему свой совет. Сквозь вежливые, дружеские аплодисменты он услышал одобрительные возгласы: «Смотри, какой симпатичный!»

Его выступление было почти безупречным. Он играл очень эмоционально. А при заключительном аккорде уронил голову, и несколько прядей упали ему на лоб.

Зал устроил ему овацию.

Как долго длились аплодисменты, он не заметил. По правде говоря, восторженное обожание публики просто захлестнуло его, как волной, и он совершенно утратил чувство времени. Он мог бы стоять так на сцене вечно, если бы не Мюнш, который дружески приобнял его за плечо и повел за кулисы.

Едва он добрался до своей уборной, как появились родители. А потом, следом за ними — журналисты: словно новые планеты, они неотступно кружили вокруг звезды первой величины по имени Дэнни Росси.

Сначала они засверкали вспышками, когда он пожимал руку Мюншу. Затем несколько раз его фотографировали рядом с мамой и папой. Потом — серия снимков с признанными деятелями музыкального мира, многие из которых специально приехали на концерт из Нью-Йорка.

В конце концов даже Дэнни все это надоело.