Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

Следует отметить, что в военно-учебных заведениях императорской России: кадетских корпусах, юнкерских и военных училищах, военных академиях — петровская идея практической подготовки офицеров, получающих и солидные теоретические знания, всегда существовала. Учебные заведения стремились не терять связь с войсками, поддерживать военный дух и режим, смещая центр тяжести с теории на практическую почву. Среди них так и не прижились военные гимназии, военные университеты, Академия военных наук.^[495] Военному воспитанию уделялось значительное внимание, дисциплины изучались в основном военные, специальные (стратегия, тактика, огневая подготовка, фортификация, военная история и т. д.), т. е. из сферы военного искусства, возродить которое призваны были даже военные библиотеки.

Существование кадетских корпусов стало доброй и полезной традицией. До появления военных и юнкерских училищ в 1863 году в основном они готовили офицеров с военным образованием. На 1917 год в России насчитывалось 29 кадетских корпусов, в которых обучалось 15 тысяч воспитанников. За все годы существования на военную и гражданскую службы были выпущены 96,5 тыс. человек. Со второй половины XIX века средние военно-учебные заведения закрытого типа имели целью облегчить военнослужащим воспитание и образование их детей и быть первоначальной ступенью в подготовке офицеров, «доставлять малолетним, предназначенным к военной службе в офицерском звании, и преимущественно сыновьям заслуженных офицеров общее образование и соответствующее их предназначению воспитание», для того чтобы «всесторонне развить физические и душевные способности, правильно образовать характер, глубоко укоренить благочестие и верноподданнический долг и твердо упрочить те нравственные качества, кои имеют первенствующее значение для офицеров».^[496]

В кадетских корпусах действительно готовились верные слуги России, с достаточно развитым национальным чувством, любящие свою будущую офицерскую профессию, способные к корпоративному единению и товарищеской поддержке, стоящие в интеллектуальном отношении на уровне современных требований военного дела. Вопросам воспитания, образования и приучения кадет к серьезному труду придавалось чрезвычайно важное значение («только широко образованный и серьезно работающий офицер будет полезным слугой царя и родины»).^[497]

В военных училищах, а их (без морских) насчитывалось на 1911 год двадцать одно, исходя из уроков Русско-японской войны, предполагалось готовить юнкеров с основательным практическим уклоном. В учебных программах главное внимание было обращено на военные предметы и военную историю, вообще на практическую работу вместо господствовавшего до тех пор теоретического обучения военному делу.^[498] В этой связи вновь предлагалось готовить офицеров с «фундамента солдатского», установить обязательный срок пребывания будущего офицера в строевой части для ознакомления с бытом, условиями службы и распорядка войсковой жизни данного рода войск.^[499]

Полагаю, что, готовя офицеров, надо заставить каждого имеющего стремление к офицерскому званию побывать сначала в положении солдата и, независимо от окончания кадетского корпуса или гражданского заведения, направлять их сначала вольноопределяющимися в войска, хотя на небольшой срок, примерно на полгода. Находясь в войсках, эти молодые люди должны быть предметом особого внимания войскового начальства и стоять в непосредственной близости в солдату. В конце своего срока пребывания в войсках на них должны возлагаться ответственные обязанности. Особенно полезно назначать их к концу полугодичной службы отделенными командирами, где само положение ставит в непосредственное общение молодого человека с его подчиненными. После этого, с соответственной аттестацией своих ближайших строевых начальников, вольноопределяющийся принимается в училище.^[500]

Предлагались и более радикальные меры, в частности, переименование военных училищ в военно-учебные батальоны, их включение в состав армейских корпусов и подчинение командиру корпуса в лагерное время и в случаях несения службы для практики.^[501]

Во всех этих мерах совершенно очевидно просматривалось стремление возвратиться к петровской традиции, к его гвардейскому обычаю, к тому, «чтоб никакого человека ни в какой офицерский чин не допускать из офицерских детей и дворян, которые не будут в солдатах в гвардии, включая тех, которые из простых выходить в офицеры станут по полкам».^[502]

С 1909 года Академия Генерального штаба стала именоваться Императорской Николаевской Военной академией, но свою «генштабовскую» сущность по-прежнему сохранила (осталась прежде всего специальной школой Генерального штаба, а не военным университетом, хотя и занималась военной наукой и готовила офицеров с высшим военным образованием для всей армии). Несмотря на споры о предназначении военных академий, продолжал действовать милютинский еще завет, что они «должны прекратить свое значение в смысле университетских факультетов военного образования и сделаться аппликационными школами каждого из специальных ведомств». Другими словами, академии должны быть максимально приближены к потребностям боевой подготовки войск, к войсковой практике. Армии необходимы были офицеры, хорошо знающие не только теорию военного дела, но умеющие практически решать сложные вопросы управления войсками.^[503] Только сверх этого военные академии могли позволить себе быть «военными университетами», т. е. центрами военной науки и распространения военного знания. Но в любом случае тесная связь с «Наукой побеждать», армейской жизнью должна быть безусловной.

К. Дружинин: 1. Академия не есть только школа — «фабрика» — для выпуска из нее ежегодно определенного количества офицеров, получивших высшее военное образование, а ее общею или специальною задачей должны быть прежде всего разработка и усовершенствование военного искусства во всех его областях. 2. Главными военными науками должны быть стратегия и тактика, так как в них сосредотачиваются все высшие военные знания… 3. Военная академия должна быть особенно тесно связана с армией, потому что без этого условия военные науки и составят безжизненную доктрину, которая перестанет отвечать современным требованиям военного искусства. Представители академической деятельности должны быть людьми, знающими армию, в ней служившими и постигшими военное дело на основании опыта (предпочтительно боевого); при постоянном прогрессе военного искусства, в зависимости от совершенствования его технической стороны, при академии должна существовать целая школа военных профессоров, одни члены которой заменяются другими, всегда готовыми преемственно продолжать то же дело, но с новым опытом, вынесенным из армии, и с новыми силами, применяя современные требования военного искусства и отбрасывая все устарелое и им не отвечающее.^[504]

Академия должна не просто развивать военное искусство, готовить офицеров с высшим военным образованием, своими трудами наставлять и просвещать всю военную среду. В ней офицеры призваны были изучить принципы и указания военной доктрины, выработать единое мировоззрение, на примере великих полководцев исследовать тайны военного искусства. Она должна была указать слушателям путь к сердцам солдат (подчиненных), который основывался на заботе о них, строгом наблюдении за собой, самоусовершенствовании во всех отраслях военных знаний. Следовало помнить, что уважение и доверие приобретаются знанием своего дела, умением не только рассказать, но и показать, стать примером в обучении и воспитании.^[505]

Наряду с любовью к Отечеству русский офицерский корпус всегда отличался преданностью и любовью к своей профессии. Он посвящал себя военной службе и делу, воспитывая в себе на этой основе патриотические качества, вырабатывая возвышенные взгляды и понятия. Ко многим офицерам с полным основанием можно отнести слова, сказанные однажды о поручике Михаиле Юрьевиче Лермонтове (1814–1841): «Лермонтов глубоко любил Россию. Это был большой патриот в чисто военном смысле. Слава Родины была для него неразрывна со славою русского оружия».^[506] Русский офицер, преданный военному делу, избирал военную карьеру не из-за высоких окладов и личного благополучия. Им двигали идейное служение делу, офицерская доблесть, честь, достоинство, фанатизм.

В. Райковский: Только тот достоин носить высокое звание офицера, кто при наличности полной преданности военному делу любит его всеми фибрами своей души и в чьем сердце горит тот священный огонь, который способен двинуть на великие подвиги верующего в свое дело и назначение человека. Не безвольным людям, больным душой, немощным, нервнорасслабленным и, наконец, людям, ищущим покойной жизни и жирных окладов, место в рядах командного состава армии: здесь нужны деятели и люди высшего порядка, типы душевного развития, а не пигмеи без воли, без характера, с узкоразвитым кругозором, с замашками и привычками людей, отдающих себя делу и работе только в известной доле, степени и пропорционально получаемому за то вознаграждению. Не спорю, что требование это очень сурово, но не я сгустил краски, характеризуя предъявляемые к офицеру требования, ибо служебный долг, сознание его, сознание священной миссии, исполняемой офицером, очень высоко и весьма почетно. Вполне справедливо, что это похоже на фанатизм, но без этого фанатизма немыслима офицерская работа, офицерский труд так же, как офицерское звание и достоинство.^[507]